Хосе Сомоса - Соблазн

И натянутые нервы – тоже нечто неизбежное. Верчение в желудке, чувство неуверенности в преддверии этой встречи. «К добру ли эта встреча при луне?» И вновь извечный вопрос: а были ли мы с Клаудией Кабильдо подругами? И, в который уже раз, тот же ответ: не можешь ты быть подругой той, с кем прошла через все . Не можешь ты в полной мере любить того, кто унижал тебя и давал тебе наслаждение в той же степени, в которой тебя игнорировал; того, кому знакомы вот эта твоя родинка возле лобка, твои ночные кошмары, как ты кричишь от боли или во время оргазма, однако кто понятия не имеет, какое кино ты предпочитаешь или нравится ли тебе смотреть, как заходит солнце.

О нас с Клаудией, бывших напарницами с пятнадцатилетнего возраста, нельзя было сказать ни что мы были подругами, ни что мы друг друга любили. Но все же было нечто, что нас объединяло, что-то более прочное, более плотское, чем кусок кожи, соединяющий некоторых близнецов.

Открыв калитку, Нели ждала меня на пороге дома. В руке она держала кисть винограда, и ягоды одна за другой отправлялись в ее рот. Она предложила и мне, но я с улыбкой отказалась.

– Привет, – поздоровалась она своим хрипловатым, но в то же время мелодичным голоском, который, казалось, воплощал всю ее двадцатиоднолетнюю историю – с момента рождения в Лас-Пальмасе.

– Привет, Нели. Я, наверное, слишком рано?

– Да нет, нормально. Заходи.

У Нели волнистые волосы цвета воронова крыла, смуглая кожа, кошачьи повадки и мускулистое тело. Когда-то она была наживкой, причем хорошей, – до девятнадцати лет, когда решила оставить эту работу. Не по какой-то конкретной причине, поясняла она, никто ей ничего плохого не сделал, но «дела нужно делать до определенной точки, а потом – перестать ими заниматься», так считала Нели. Иногда возникало ощущение, что она чего-то недоговаривает. Но если что-то за этим и стояло, то лишь ее собственные, личные тараканы. Поскольку она еще была юной, отдел время от времени нагружал ее мелкими поручениями, в число которых входил и почасовой уход за экс-наживкой, «упавшей в колодец» (причина, по которой она представляла потенциальную опасность для обычных сиделок), то есть за Клаудией. Нели так понравилась эта работа, что она попросила оставить ее при Клаудии постоянно, и даже отпуском жертвовала, чтобы вывезти Клаудию на курорт. Она готовила ей, купала, ухаживала за ней, как маленькая девочка за любимой куклой. Лично мне нравилось, что этим занималась именно Нели: она производила впечатление девушки крепкой и вместе с тем приветливой и самоотверженной.

Мы прошли через тихий холл безликого особнячка с белыми голыми стенами и немногочисленной простой мебелью. Типичный казенный дом, как и тот, в котором мы с Клаудией впервые встретились: похожие на аквариумы комнатки с замаскированными глазка́ми видеокамер, предназначенные как раз для таких созданий, какими мы были тогда.

– Ну как она? – задала я вопрос.

– С переменным успехом. – Нели обернулась ко мне, отправляя в рот последнюю ягоду и приглашая меня в гостиную. Ее спортивные тапочки бесшумно ступали по блестящему паркету. – Сегодня, на мой взгляд, она плоховата. А вот вчера приходил этот тип, ну, который за садом ухаживает, так она, подумать только, так оживилась! Не знаю, зависит… – Она пожала плечами и остановилась перед закрытой дверью. – Не уверена, но иногда мне кажется, что она прикидывается дурочкой, чтобы на нее обращали внимание… Плоха она, бедняжка, совсем плоха, моя бедненькая…

Она открыла дверь, и я вошла в комнату, которая в моих воспоминаниях переместилась на десять лет назад, в то шале, куда меня привезли, чтобы познакомить с Виктором Женсом после окончания обучения в горном поместье. Там же, в те далекие времена, обнаружилась некая скелетообразная фигурка, облаченная в похожий на ночную сорочку балахон, в соломенной шляпе, также ожидавшая представления Великому Доктору. Она свернулась в кресле, выставив одно колено, а я посмотрела на это колено и подумала, что это самая тощая и костлявая часть человеческого тела, которую мне когда-либо приходилось видеть. Потом я узнала, что обладательницу колена зовут Клаудия, что на ее скороговорке прозвучало как «Клада», поскольку она не брала на себя труд говорить размеренно, за исключением разве что театральных постановок. Еще я узнала, что шляпа не ее, что это элемент пропс , реквизита, и часть костюма, который обязал нас носить Женс (только головной убор и узенький ремешок на талии), когда мы играли Основу в финальных сценах «Сна в летнюю ночь». Мы так часто использовали эту шляпу, что она в конце концов порвалась, и я вспомнила комментарий Клаудии по этому поводу: «Ну и ну, теперь мне будет стыдно выходить голой в этой драной шляпе». Я так и покатилась со смеху от ее шутки.

Но передо мной была не та, десятилетней давности комната. И не та Клаудия.

– Привет, Сесé, – сказала я.

– Вау, смотри-ка, кто пришел. В отпуск? Едем?

– Она думает, ты возьмешь ее с собой на курорт, – смеясь пояснила Нели. – Бедняжка!

– Ты уже ездила на пляж этим летом, Сесе. – Я улыбнулась. – Что, еще раз хочешь туда отправиться?

– Гав-гав-гав, – произнесла Клаудия, вертя плюшевой собачкой, которую прижимала к себе. Довольно несимпатичная мягкая игрушка. Этикетка свешивалась у нее из-под хвоста.

– Ты знаешь, кто я? Узнаешь меня? – спросила я.

– Супервумен. Конечно же.

– Это Диана Бланко, глупышка. – Говоря это, Нели нажатием кнопки подняла рулонные шторы на окнах. – Не прикидывайся маленькой девочкой, пожалуйста. Ты же знаешь, кто она такая.

– Конечно, – заявила Клаудия и зашептала собачке: – Это Жирафа, Гав.

Я засмеялась: Клаудия еще помнила первое прозвище, которое сама мне и дала, намекая на мой рост.

Наполненная тусклым вечерним светом и запахом мокрого сада, комната казалась самым живым помещением этого дома. Парадокс, потому что она была не чем иным, как могилой Клаудии. И Клаудия находилась в ней, в саркофаге огромной софы, – такая могущественная и в то же время такая слабая.

– Жирафа, – произнесла Клаудия хриплым шепотом. – Этот гребаный дождь на сцене. На четвереньках. И снова гребаный дождь.

Я понимала, что она имеет в виду наши репетиции в полицейском театре, где в потолок сцены были вмонтированы разбрызгиватели, имитировавшие дождь. Упражнения, предполагающие мокрое тело, совершенно необходимы для некоторых масок, но я их ненавидела с особой силой…

– «А, опять этот гребаный дождь…» – Она передразнивала меня.

– Да, Сесе. – Я засмеялась, застигнутая врасплох выкрутасами ее памяти и поражаясь им. – Гребаный дождь.

Клаудии Кабильдо было столько же лет, что и мне. Но выглядела она лет на тридцать старше. Она по-прежнему была худой, как аскет-отшельник. На лице ее, казалось, остались одни глаза: синие, далекие, два магнита, два бездонных неба. Заботами Нели она была приукрашена для нашей встречи. Ее белокурые, коротко стриженные волосы блестели и выглядели только что уложенными, блузка и юбка – безукоризненно чистыми и отутюженными, а вокруг нее нимбом плавал запах лаванды. Мне вдруг подумалось, что я понимаю любовь Веры по отношению к бедной Элисе. Только не верю, что это настоящая любовь, скорее, это наша потребность найти в напарнице свое отражение и убедить себя: «Она делает то же, что и я. В этом безумии я не одинока».