Хосе Сомоса - Соблазн

– Папа, я договорился встретиться с Мишель на Пласа-де-Кастилья в десять, о’кей? Я еду на мотоцикле. И я уже говорил, что не смогу отвезти Каролу.

– Сможешь, – отрезал Падилья еще более категорично, чем сам ожидал. – Возьмешь машину матери, отвезешь ее к девяти, потом успеешь вернуться к своему чертову мотоциклу и к Мишель… А заберу ее оттуда я. Твоя сестра тоже имеет право развлечься.

– Замечательно, так отвезите ее сами!

– Я не хочу спорить с тобой, Алваро. – И он на самом деле не хотел, но услышал ответную реплику сына:

– На прошлой неделе ты сказал, что сам постараешься ее отвезти!

Он об этом забыл. Эта подлость собственной памяти вызвала краску на лице, в чем он смог убедиться, глядя в зеркало на свою яйцеобразную бритую голову. Он таким не был. Что это с ним? Нервы, это очевидно. Но из-за чего?

Он решил отложить дискуссию и направился в спальню, чтобы переодеться, но тут увидел, как из комнаты Каролины выходит служанка, и сообразил, что дочка тоже уже вернулась из школы и сидит у себя.

Падилья посторонился, пропустив девушку, и вошел в комнату дочери, словно в поисках глотка свежего воздуха. Комната была светлой и радостной – благодаря стенам, выкрашенным в бирюзовый и светло-зеленый цвет. Каролина в своем инвалидном кресле с электроприводом сидела перед мольбертом, орудуя тонкой кисточкой, распространявшей запах акварели, который витал вокруг. У Падильи сердце радовалось, пока он с гордостью, как всегда, смотрел на дочь: длинные прямые, как у Ребеки, белокурые волосы, голубые глаза и круглая мордашка – это от него, одета в оранжевую маечку и черные лосины, то есть в форму для спортивных занятий в реабилитационном центре. Беспристрастный наблюдатель счел бы, что перед ним самая красивая в мире четырнадцатилетняя девочка, но Падилья полагал, что красота – это еще и душа. А Каролина – и внутри и снаружи – была самым прекрасным, что ему довелось повидать в жизни.

– Привет, папочка, ты сегодня рано.

– Привет, сердечко мое. – Может, из-за нервов, но пару секунд спустя он осознал, что слегка переборщил с приветствием: облапил ее своими ручищами и поцеловал в макушку, мешая рисовать.

– А что случилось? – немедленно спросила Каролина, не переставая улыбаться, но с сомнением в голосе. – Что-то на работе не так?

– Да нет, все в порядке. Просто очень рад тебя видеть.

Он никогда не говорил о своей работе. Даже Ребека знала далеко не все – только то, что ее муж руководит отделом полиции, специализирующимся на создании психологических профилей преступников. Мир наживок был неким полем высокого напряжения, которое он держал вдали от семейного очага.

«Нет, ничего, со мной – ничего, – думал он, обнимая дочь. – Сегодня мы похоронили одну наживку, и из-за этого ты нервничаешь. Но с этим уж ничего не поделаешь». Да, пойти на то, чтобы Виктор Женс сделал с Клаудией Кабильдо то, что он сделал, было ошибкой. Ну и что с того? Алварес тоже дал добро, хоть и изображал, что умывает руки. И если бы этот идиот выбрал другое место, чтобы удавиться, вся эта история не лежала бы теперь на столе у Сесеньи. Тем не менее даже сейчас никакой особой проблемы с этим не возникло. Ольга права: нынешнее правительство знало о том, что случилось с Клаудией, и все это приняло. Единственное, чего он хотел, – закрыть тему. А что касается Дианы, ею займутся: заткнут рот деньгами, как обычно и делается, или надавят на нее при помощи Мигеля Ларедо. И никому не интересно воскрешать мертвецов – лучше в данном случае и не скажешь.

«Успокойся. Все в порядке. Несколько вопросов требуют своего решения, только и всего…»

– Я тоже рада тебя видеть, папочка, – сказала Каролина, бодрая, как всегда. – Что ты об этом скажешь? – Она указала на рисунок, и Падилья разомкнул объятия, продолжая склоняться к ее плечу, время от времени целуя дочь в свежую щечку, пока разглядывал ее работу.

– Гениально, – одобрил он. – Вот только ангел слишком серьезный.

– Это потому, что он ангел. Он не может ни улыбаться, ни плакать. Я назову эту картину «Воскрешение».

– У тебя замечательно получилось, моя дорогая.

Падилья задумчиво смотрел на фигуру в длинном белом балахоне с поднятыми к небу руками и расправленными крыльями, парящую над морем. Он с горечью отметил, что Каролина в своих работах всегда изображает водное пространство – море, озеро… Как будто пытается таким способом избыть воспоминание о своем несчастье – о том, как в шесть лет она самым глупым образом поскользнулась, упала, ударившись о бортик бассейна в школе, и сломала позвоночник. Тогда Падилья и встал во главе Криминальной психологической службы, он почувствовал в себе достаточно сил и хладнокровия, чтобы жертвовать девушкой подчас не старше своей дочери, отправляя ее охотиться за монстром. Наживки есть наживки, и работают они, черт возьми, как раз для того, чтобы другие юноши и девушки могли жить спокойно. Таково его убеждение, и он верил, что так всегда и думал, а несчастный случай с дочкой никак на него не повлиял.

Он все еще смотрел на картину. «Воскрешение», – подумал он.

Каролина что-то ему говорила:

– …нарисовать Таису, но потом я решила оставить так…

– Кого?

Она тяжело вздохнула, отчасти притворно:

– Папа, когда ты меня не слушаешь, я тебя просто ненавижу.

– Извини.

– Я говорила, что думала еще нарисовать Таису в руках ангела, но потом не стала. Ты помнишь, кто это? Таиса, жена царя [63] Здесь у автора неточность: Таиса – дочь Симонида, царя Пентаполисского (а не его жена), в трагедии У. Шекспира «Перикл». из книжки, которую ты мне дал…

Он наконец вспомнил. Это был его подарок Каролине – сказочное переложение нескольких драм Шекспира, среди которых был и «Перикл». Одна из последних шекспировских пьес, и в ней с избытком – приключения, магия и любовь. Женс находит в ней ключи к филии Падильи – филии Прошения, – в производящей неизгладимое впечатление сцене встречи героя и его дочери. Но Падилья ни за что не рассказал бы об этом Каролине.

– У тебя и так очень хорошо получилось, – сказал он, старательно скрывая от нее неприятное чувство, возникшее при воспоминании об этом старом пройдохе. – Вовсе не обязательно что-то еще добавлять…

– Папа, а я знаю, что с тобой такое.

Серьезный тон дочери вновь заставил его взглянуть ей в лицо. За окном в саду Пират, их золотистый ретривер, облаивал прохожих из-за завесы дождя.

– Это из-за моего праздника сегодня вечером, так? Я слышала, как вы с Алваро спорили, а я на самом деле совсем не хочу, чтобы он меня отвозил, не хочу, чтобы он из-за меня сердился…

Падилья собирался что-то ответить, когда зазвонил телефон. Послышался голос Алваро: «Папа, телефон!» Он еще раз поцеловал дочку и пошел к дверям.