Виктория Шваб - Архив [litres]

Но имени нет. Оно исчезло, и листок снова чист.

– Кажется, кое-кому не помешает маффин.

Я прячу листок в кармане джинсов и поворачиваюсь на голос. Уэсли Айерс стоит в другом конце холла, подбрасывая в руке маффин, как бейсбольный мяч. Я понимаю, что сейчас не готова надеть маску, чтобы казаться нормальной.

– Ты еще не съел? – устало интересуюсь я.

– Нет, свой я, конечно, съел. – Он подходит ко мне. – Этот я стащил от 6В. Их всю неделю не будет в городе.

Я покорно киваю.

Он подходит ближе, и его лицо удивленно вытягивается.

– Ты в порядке?

– В полном, – лгу я.

Он кладет маффин на коврик.

– Кажется, тебе нужно выйти на свежий воздух.

Кажется, мне нужно найти ответы на свои вопросы.

– Здесь хранятся какие-нибудь записи? Дневники посещений, документы, что-нибудь?

Уэсли задумывается, склонив голову набок.

– Здесь есть студия. Там собрали старые книги и все, что вписывается в это понятие и может стоять на полках. Может, там что-нибудь сохранилось. Но это никак не подходит под понятие «свежий воздух», а я хотел показать тебе сад…

– Тогда вот что: отведи меня в студию, а потом можешь показывать что угодно.

От хулиганской улыбки он будто весь начинает светиться, даже кончики нагеленных волос.

– По рукам.

Он ведет меня мимо лифта к боковой лестнице, затем вниз, в вестибюль. Я держу дистанцию, помня о том, что произошло в прошлый раз, когда мы соприкоснулись. Поскольку он на несколько ступенек ниже, я могу разглядеть поблескивание чего-то за воротом его черной рубашки. Кажется, это амулет на кожаном шнурке. Я всем телом подаюсь вперед, вытягиваюсь и пытаюсь разглядеть…

– Вы что тут делаете? – раздается детский голосок.

Уэсли картинно подскакивает и хватается за сердце.

– Боже мой, Джилл! Нельзя так пугать парня в присутствии других девушек.

Я не сразу нахожу Джилл, уютно устроившуюся в высоком кожаном кресле с книгой в руках. Корешок книги достает ей как раз до носа. Она разглядывает страницы своими цепкими синими глазенками, то и дело поглядывая на нас, будто ожидая чего-то.

– Его так легко напугать, – замечает она, глядя в книжку.

Уэсли проводит рукой по своим колючим волосам и напряженно усмехается:

– Мне тут нечем гордиться.

– Это еще что, вот если его действительно застать врасплох… – начинает Джилл.

– А ну прекрати, дрянная девчонка!

Джилл шумно перелистывает страницу.

Уэсли через плечо оглядывается на меня и подставляет локоть.

– Вперед?

Я вымученно улыбаюсь и слегка отстраняюсь:

– После вас.

Он шагает дальше в вестибюль.

– Так что же ты все-таки разыскиваешь?

– Я хочу узнать о доме, в котором теперь живу. Ты что-нибудь о нем знаешь?

– Не могу так сказать.

Он приводит меня в холл по другую сторону от главной лестницы.

– Вот мы и пришли. – Он открывает дверь в студию. Она до потолка забита книгами, в углу стоит стол и несколько кожаных кресел. Я быстро проглядываю корешки книг в поисках чего-нибудь мало-мальски полезного. Энциклопедии, многотомники поэзии, полное собрание Диккенса…

– Ну же, пойдем. – Уэсли пересекает комнату. – Не застревай тут.

– Сначала дело, – упираюсь я. – Ты помнишь?

– Я тебе все показал. – Он обводит рукой комнату и подходит к двери в ее дальнем конце. – Ты можешь прийти попозже. Книги никуда не убегут.

– Просто дай мне…

Он распахивает дверь. За ней оказывается сад, весь состоящий из сумерек, воздуха и хаоса. Уэсли выходит на мощенную замшелыми камнями площадку, и я, оставив книги, следую за ним.

Последние лучи уходящего солнца слабо касаются земли, за вьющимися лозами уже колыхаются тени, цвета становятся насыщеннее и темнее, словно кто-то поворачивает ручку настройки. Здесь одновременно чувствуются дыхание старины и упоительная свежесть. Оказывается, я уже позабыла о том, как мне не хватало подобного ощущения. У нашего дома рос небольшой садик, но ему далеко было до дедушкиного. Перед его домом была цивилизация, город, а на задворках – островок нетронутой природы. В ней все растет и непрерывно меняется, поэтому только здесь возможно освободиться от груза воспоминаний – природа его не хранит. Ты не поймешь, сколько суеты, шума и суматохи заключается в людях и рукотворных вещах до тех пор, пока не выберешься «в поля». И поскольку обычные люди не ощущают и не знают и половины того, что чувствую я, мне всегда было интересно – сознают ли они разницу, осязают ли эту блаженную тишину.

– Смотри: закат свою печать накладывает на равнину. День прожит, солнце с вышины уходит прочь в другие страны… [3] Гете. Фауст. Пер. Б. Пастернака . – с чувством декламирует Уэсли.

Мои брови, наверное, взмыли вверх и уже продвинулись до затылка, потому что, оглянувшись, он выдал свою фирменную хитрую улыбку.

– Чего? Не надо так удивляться. Даже под такими шикарными волосами, как мои, может скрываться подобие мозга. – Он проходит к старой каменной скамье, увитой плющом, и отбрасывает несколько плетей в сторону. Я вижу, что на камне вырезаны какие-то слова.

– Это Фауст, – невозмутимо говорит он. – Наверное, я провел здесь уйму времени.

– Кажется, я понимаю почему.

Это просто блаженство. Если блаженство может сохраняться законсервированным в течение полувека. Сад зарос и одичал. И стал просто идеальным. Прибежище покоя в сердце шумного города.

Уэсли разваливается на скамье. Закатав рукава, он откидывается назад и разглядывает пробегающие облака, сдувая непокорную прядь со лба.

– В студии никогда ничего не меняется, а это место меняется каждую минуту, а на закате тут лучше всего. Возможно, – и он машет рукой в сторону Коронадо, – как-нибудь мне удастся устроить тебе достойную экскурсию.

– А я думала, ты живешь не здесь, – говорю я, глядя в потухающее небо.

– Я – нет. Но моя двоюродная сестренка, Джилл, с мамой – да. Мы оба – единственные дети в семье, и я стараюсь за ней приглядывать. А у тебя что, нет братьев или сестер?

Мою грудь словно сдавливает тисками, и я на мгновение теряюсь, не зная, что ответить. С той поры как не стало Бена, никто не задавал мне подобных вопросов. На нашем прежнем месте все предпочитали переходить прямиком к соболезнованиям и жалости. От Уэсли мне не хотелось получать ничего такого, и я просто покачала головой, ненавидя себя за то, что предаю память Бена.

– Ну что ж, тогда ты знаешь, каково это. Порой становится невыносимо одиноко. А зависать здесь – лучшая из альтернатив.

– А каков другой вариант? – неожиданно для себя самой спрашиваю я.

– У папы. У него новая невеста. Сатана в юбке, ни больше ни меньше. Поэтому я, как правило, зависаю здесь. – Он потягивается и изгибается, повторяя изгиб спинки скамьи.