Виктория Шваб - Архив [litres]

Не Бен , – повторяю я, обхватив себя руками, чтобы подавить судороги.

Не Бен , – твержу я, глядя, как Роланд кладет руку ему на плечо и шепчет что-то так тихо, что я не могу услышать.

Не Бен . В руке у Роланда поблескивает металл, и он внезапно втыкает золотой ключ без зубцов прямо в грудь того, кто не был Беном. И поворачивает его.

Не-Бен не издает ни звука и повисает, как тряпичная кукла. Его глаза закрываются, он клюет носом вперед, и Роланд едва успевает подхватить его. Затем быстро берет его на руки и кладет в ящик. С лица брата исчезает боль, тело расслабляется и лежит ровно, словно он крепко спит.

Роланд закрывает ящик, и темнота поглощает тело Не-Бена. Я слышу щелчок замка, и что-то внутри меня разлетается на осколки.

Роланд, не глядя на меня, достает из кармана блокнот:

– Мисс Бишоп, мне очень жаль.

– Роланд, – молю я, – не делай этого!

Он пишет что-то на бумаге.

– Прости меня! – говорю я. – Прости меня, прости меня, пожалуйста, не надо…

– У меня нет выбора, – говорит он, глядя, как карточка на ящике Бена становится красной – метка полок, доступ к которым ограничен.

Нет, нет, нет , – снова метрономом раздается в голове. И каждый новый удар образует трещину.

Я делаю шаг вперед.

– Стой где стоишь! – приказывает Роланд. То ли из-за его резкого тона, то ли из-за того, что мне так больно, я подчиняюсь и не двигаюсь. Прямо перед моими глазами полки начинают меняться местами. С тихим шорохом ящик Бена движется назад, пока его не поглощает стена. Остальные ящики перемещаются, чтобы заполнить пустое место.

Ящика Бена больше нет.

Я падаю на колени, на старый деревянный пол.

– Вставай! – приказывает Роланд.

Мое тело повисло, как тряпка, легкие будто наполнены водой, и сердце бьется с трудом. Я встаю на ватных ногах, и Роланд берет меня за локоть и выводит в пустой холл.

– Кто открыл вам ящик, мисс Бишоп?

Я не выдам Кармен. Она хотела мне помочь.

– Я сама, – говорю я.

– У тебя нет ключа.

– Любой замок можно открыть двумя способами, – бесцветно говорю я.

– Я предупреждал тебя, просил, чтобы держалась подальше! – рычит Роланд. – Я говорил, что нельзя привлекать к себе внимание. Я говорил, что случается с Хранителями, потерявшими свой пост. О чем ты думала?!

– Я не думала, – говорю я. Горло дерет так, будто я плакала весь день. – Мне просто нужно было его видеть…

– Ты разбудила Историю.

– Я не хотела…

– Это не какой-нибудь чертов щенок, Маккензи. И тем более не твой брат. Эта штука в ящике – не твой брат, и ты об этом знаешь.

Под кожей я вся давно пошла трещинами.

– Как ты могла не подумать об этом?! – возмущается Роланд. – Если честно, я…

– Я думала, что он не сорвется!

Он замирает:

– Что?!

– Я подумала… может быть… он не сорвется.

Роланд кладет руки мне на плечи и сжимает их:

– Каждая. История. Срывается.

Только не Оуэн , – шепчет гадкий голосок в моем подсознании.

Роланд отпускает меня:

– Сдай свой лист.

Если у меня в легких оставалось хоть немного воздуха, эти слова выбили из меня последний.

– Что?!

– Твой Архивный лист.

Если мы это сделаем, а она продемонстрирует свою некомпетентность в любом из вопросов, она будет лишена работы. И если она окажется негодной, ты, Роланд, устранишь ее сам.

– Роланд…

– Ты сможешь забрать его завтра утром, когда придешь на разбирательство.

Он же обещал, что не станет этого делать. Я ему доверяла… Но что я сделала с его доверием? Я вижу, как ему больно. Дрожащей рукой я достаю лист из кармана и передаю ему. Забрав его, Роланд шагает к двери, но я не могу найти в себе силы, чтобы двинуться с места.

– Мисс Бишоп.

Мои ноги словно гвоздями прибиты к полу.

– Мисс Бишоп!

Этого не должно было случиться. Я просто хотела увидеть Бена, а теперь…

– Маккензи, – говорит Роланд, и я заставляю себя следовать за ним.

Я шагаю по лабиринту полок. Здесь больше нет тепла и покоя. С каждым моим шагом трещины множатся и разрастаются. Роланд проводит меня через Атриум в приемную, где за столом с прилежным видом сидит Эллиотт.

Роланд поворачивается ко мне, злость на его лице сменяют усталость и разочарование.

– Иди домой, – говорит он.

Я тупо киваю. Он отворачивается, уходит в Атриум и скрывается за полками.

Эллиотт поднимает голову и с любопытством смотрит на меня.

Я чувствую, что вот-вот развалюсь на куски.

С трудом выйдя за дверь, я отправляюсь в Коридоры, где полностью растворяюсь в боли.

Как мне плохо!

Хуже, чем когда-либо. Хуже, чем если бы меня порезали ножом. Я не знаю, как избавиться от этого ощущения. Я должна это сделать, иначе сойду с ума.

Я даже не могу дышать.

Не могу…

– Маккензи!

Я оборачиваюсь и вижу, что в центре прохода стоит Оуэн и смотрит на меня своими синими глазами, озадаченно нахмурив лоб.

– Что стряслось? – спрашивает он.

Все, связанное с ним, такое спокойное, надежное, стабильное. Моя боль перерастает в жгучую злобу. Я изо всех сил отталкиваю его.

– Почему ты не сорвался?! – кричу я.

Он не отбивается, даже рефлексивно. Не пытается убежать, и единственное, что выдает его чувства, – слегка сжатые зубы. Я хочу вывести его из себя. Заставить сорваться. Он должен. Потому что сорвался Бен.

– Почему, Оуэн?

Я снова толкаю его. Он делает шаг назад.

– Что делает тебя таким необыкновенным? Таким особенным? Бен сорвался. Он сорвался сразу, а ты сидишь здесь целыми днями и остаешься самим собой. Это несправедливо!

Я снова толкаю его, и он упирается спиной в стену.

– Это несправедливо!

Я хватаю его за грудки, и меня потихоньку начинает заполнять его тишина. Но этого недостаточно, чтобы избавить меня от боли. Я все еще разваливаюсь на куски.

– Успокойся. – Оуэн берет мои руки в свои и прижимает их к груди. Тишина уплотняется и начинает окутывать меня.

Я чувствую, что у меня мокрое лицо, но не помню, что плакала.

– Это несправедливо!

– Мне очень жаль, – шепчет он. – Прошу тебя, успокойся.

Я не хочу больше чувствовать эту боль. Мне нужно избавиться от нее, иначе я не смогу жить. Вся эта злоба, чувство вины и…

И тут Оуэн целует меня в плечо:

– Мне очень жаль, что с Беном не получилось.

Тишина захлестывает меня как цунами, унося с собой весь негатив.

– Прости меня, Маккензи.

Я замираю. Его губы снова касаются моей кожи, и тишина разрастается у меня в голове. По телу разливается жар и легкое покалывание, все плохие мысли отступают. Он уже целует мою шею, затем щеки, и каждый раз, когда он прикасается ко мне, жар и тишина усиливаются, гася боль, вину и злобу и оставляя только чувство тепла и покоя. И желание. Он проводит губами по моей щеке и слегка отстраняется, внимательно глядя на меня бездонными синими глазами. Его губы всего в сантиметре от моих. И когда наши губы сближаются, я не ощущаю ничего, кроме его всепобеждающего прикосновения. Никаких мыслей о том, плохо это или хорошо, никакой боли, ничего. Ничто из окружающего мира не способно пробраться в наш кокон.