Максим Сугробов - Плоды манцинеллы

— Мотни назад, док! — завопил Энди. — Мотни назад!

Алан испуганно посмотрел на протеже.

— Что случилось? Ты понял, что он сказал? Я никак не могу разобрать последнее слово…

— Просто, мать твою, мотни этот сраный файл!

Саммерс вздрогнул, помедлил, но в итоге повиновался. Концовка видео повторилась.

— Еще раз, — отрезал Энди.

Алан не стал возражать. После третьего повтора, Андрас понял, что разговор с доком не состоится. Он не будет объяснять старику, почему его решил покинуть очередной подопечный. Потому что Энди остается.

— Так и? — подал голос Алан. — Ты понял, что он сказал?

— Да, — Андрас с трудом облизал пересохшие губы. — Он сказал Кгеррецан.

Кристоф согласился. Не потому, что он захотел помочь Себастьяну, и не из-за уважения или теплых чувств, что он испытывал к Марте. Кьорди был ученым. Пусть век его подходил к концу, пусть зрение, слух и способность быстро мыслить все чаще подводили даже в простейших бытовых ситуациях, Кристоф был ученым. А жизнь ученого базируется на загадках и поиске ответов.

Старик не мог уснуть, сокрушался от мысли, что каждое свершение и каждый поступок вели к этому моменту, к этой девочке. И он не смог поступить иначе. «Я согласен», — сказал он. — «Черт тебя забери, Бастиан, но я с вами. Надеюсь, вы знаете, что делаете». Он надсадно хрипел в телефон, прижимая трубку к морщинистой щеке, но чувства его бурлили, а надоевшая старость озарялась новым рассветом. «Я сделаю все, что требуется, Себастьян. От вас, мои дорогие, нужны лишь инструкции».

Несколько долгих дней Марта собирала информацию, то и дело сверяясь с записями, что она сделала во время разговора с директрисой. Данные паспорта, семейное положение, место работы и тип занятости. Бремер предоставила все, что могла, и все, чем они располагали удаленно. Правильней было бы вернуться в Цюрих, но надолго покидать Марию… Сама мысль казалась дикой. Пока Кристоф собирал документы, Бастиан наслаждался обществом удивительной девочки.

3 марта 2027 года, спустя всего несколько дней с момента первой встречи, Майер дал себе клятву: забрать Машу с собой, вопреки всему, что могло случиться.

— Мы никуда без нее не уедем. Пусть весь мир рухнет, но я ее не брошу, — сказал он в тот вечер.

Себастьян помнил, что ее скан необходимо изучить, старался держать в памяти первоначальную причину сумасбродной поездки, но каждый раз, когда видел Марию, когда говорил с ней и слышал ее смех, чувствовал, как счастье и радость вытесняют скупую расчетливость и врожденную замкнутость.

5 марта они вновь приехали к ней. Тусклый ореол солнца едва просматривался за пеленой свинцовых облаков, но полюбившаяся дорога к детскому дому, обрамленная жесткой границей невысоких сугробов, сияла так чисто и невинно, словно путь этот вел к несуществующему Богу.

Мария встретила гостей на пороге. Девочка стояла на деревянных ступенях, широко улыбаясь и приветливо махая рукой.

— Бастиан! — звонко кричала она. — Бастиан! Красиво!

Всего лишь за несколько дней Маша выучила немало слов. Рисунок, небо, ладонь, походка. Последнее слово относилось к по забавному вальяжной ходьбе воспитательницы, что старалась не упускать девочку из вида. Озеро, окно, мужчина, ребенок. Она тыкала себе в грудь и бойко провозглашала: «Я. Маша Иванова. Девочка. Ребенок». Мария училась быстро, невероятно быстро. Даже Бастиан поражался способностям Совершенства.

— Она прекрасна, — говорила Марта каждый раз, когда они покидали девочку. — Великолепна и невероятна. Невозможна.

Он не решался спросить, стоит ли Мария жертв НСГМ, что так тревожили разум Марты лишь несколько дней назад. Не хотел знать ответа, ведь удивительное дитя было здесь, рядом с ними, говорило и смеялось, а призрачные опасения и упреки женщины остались где-то позади, в тех днях, когда имя Маши Ивановой не мелькало в мыслях красочным калейдоскопом перспектив и открытий. И когда имя это не вызывало чувств. Если бы Себастьяна спросили, готов ли он провести неопределенный срок в сложившейся атмосфере убогого отеля и постоянных поездок на прокуренных такси из одного захолустного города в другой, он ответил бы без промедлений. За долгие годы университета Майер привык не различать дни, свыкся с тем, как каждый последующий день плавно становится предыдущим, и как сама эта граница между «сегодня» и «вчера» теряет смысл настолько, что пятница следует за понедельником. Но теперь все было иначе. Была Мария.

— Я любить краски, — сказала Маша вечером 14 марта.

— Люблю. Правильно будет «люблю», милая.

— Люблю, — прощебетала она и улыбнулась.

Утро, рассвет, прикосновение, лицо. Маленькие пальчики казались такими хрупкими, а кожа такой нежной, что любое неосторожное действие могло их повредить. Себастьян гладил ее по волосам, любуясь тем, как очередное белое полотно жесткого листа наполняется цветами из детского воображения. Вечер, закат, дыхание, смех. Мария говорила и говорила, сопровождала каждое свое действие настоящим потоком слов и звуков, перемежала русские слова немецкими, напевала мелодии и покачивалась им в такт, изображая некое подобие странного танца.

15 марта 2027 стало особенным днем. В Россию пришла весна. Себастьян наслаждался переливающимися звуками капели, чувствовал, как приятно, но едва ощутимо пригревает далекое солнце, нестерпимо щурился, ослепленный стократно усиленным светом, отраженным от снежной белизны. Это казалось невероятным — еще вчера серое небо не скупилось на осадки, а холодный ветер мощными порывами бил в лицо, царапая кожу острыми льдинками. Но не только погода сделала этот день особенным.

— Кристоф отправил скан, — сказала Марта после завтрака.

Себастьян вздрогнул от неожиданности.

— Как, уже? Поддельный? Все в порядке?

— Уже? — фыркнула она. — Прошло полмесяца, Бастиан. Мы изрядно подзадержались, — Марта поморщилась. — Пока все тихо, но предчувствия у меня паршивые. Уже и не знаю, правильно ли мы поступаем.

— Давай не будем, — перебил ее Себастьян. — Не будем об этом, и точка. Мы могли повернуть назад, но только до отправки скана. Теперь уже поздно, что бы там не говорила тебе совесть.

Марта что-то невнятно ответила.

— Лучше скажи: есть ли у тебя сомнения, когда Мария рядом?

Он все-таки пришел к этому вопросу, задал его не в лоб, аккуратно сгладив острые углы, но смысл от этого не изменился. Они вышли из закусочной, где завтракали каждый день, и свежий снег влажно захрустел под ногами.

— Дело не в моих сомнениях, — уклончиво ответила она. — Дело в Кристофе. Он серьезно рискует.

— Он в курсе всего. Выбор сделан.

— Да… — протянула Марта. — Да, наверное.