Максим Сугробов - Плоды манцинеллы

Решимость Кьорди воодушевляла и удивляла. Старик всегда славился чрезмерной консервативностью, даже в те времена, когда старость только приближалась. Он предпочитал оставаться в стороне, избегал любых действий, что могли иметь непредсказуемые последствия, уходил от ответственности и смущенно улыбался коллегам, когда речь заходила о чарующей славе НСГМ. Кристоф был тенью в квартете изобретателей, а после смерти лучшего друга, преобразившей их группу в трио, стал настоящим отшельником. Неожиданная перемена в Кьорди казалась Себастьяну хорошим знаком.

— Документы почти готовы, — продолжила Марта. — Через несколько дней они будут у нас.

— Так быстро, — выдохнул Майер.

Вернуться в Цюрих хотелось, несомненно. Бастиан грезил о доме, видел наяву, как прогуливается по улицам родного города и по коридорам университета, сжимая в ладони хрупкую ручку Совершенства, как знакомит ее с чужим бытом и, конечно же, погружается в тайны ее неизвестности. Но… Было так много «но».

— Кристоф привезет бумаги, — закончила Марта.

— Кристоф? Я думал, он отправит все почтой.

— Да, я тоже так думала. Но он хочет приехать. Как я и, наверное, хочет понять и увидеть, стоит ли игра свеч.

Холодная дрожь осознания прокатилась по теплой коже. Бастиан с трудом сдержался, не подал вида — так дурно и тошно стало от той истины, что открылась. «Хочет понять и увидеть», — сказала Марта. Как много скрывалось за этими словами.

«Старик не верит. Думает, что я не в себе, спятил. Чертов тихоня. Он увидит девочку и поймет, что я прав, но сможет ли это принять? Себастьян Майер одержал очередную победу, а старый Кьорди, как и всегда, остался где-то за кадром. И наломает же он дров…»

Бастиан старался выкинуть подобные мысли из головы, все последующие дни ходил и улыбался, как ни в чем не бывало… Но мрачная тяжесть ожидания беды томилась где-то на границах разума, приходила мороком перед сном и во снах, тревожила и беспокоила так, будто самое худшее, что могло случиться, уже произошло. Спасение приходило лишь в те моменты, когда он был рядом с Марией. Маша и была спасением.

Звуки, земля, снег, привычка. Себастьян покусывал губу, когда придавался размышлениям. Лето, осень, зима, весна. Весна. Девочка поняла это слово до того, как услышала перевод. Она вскочила и показала куда-то за окно, повторяя «весна». Сидеть, говорить, думать, слышать. Майер учил ее глаголам, местоимениям, временам, но Совершенство училось куда быстрее, чем он мог себе представить. Девочка открывалась ему, смело и без сомнений. А Бастиан смотрел в глаза цвета ирисов и дивился тому, насколько идеальным может быть человек.

— Что значит «совершенство»? — невинно спросила Маша 21 марта.

— Это ты, милая, — без задержки ответил Себастьян. — Ты мое Совершенство.

Он свято верил в ту истину, что видели его глаза, и чувствовало сердце. Бастиан вовсе не замечал, как крепло отчуждение внутри Марты. Резкие фразы, жесткий голос, нахмуренные брови — все это оставалось вне поля зрения Себастьяна. Ведь перед ним была Маша.

— Ты не должен ее так называть, — сказала Марта накануне 22 числа, в ту самую секунду, когда скрипучая дверь гостиничного номера закрылась за их спинами. — Это неправильно. Если ты хочешь ее забрать, то пойми уже — девочку нужно воспитывать и прививать ценности, а не говорить, что она…

— Я говорю, что чувствую, — он грубо перебил ее, желая закончить несуразный диалог.

«Впервые за долгое время». Все эти годы, проведенные рядом с Мартой, теперь казались ему настолько нелепыми, бредовыми до отвращения, что память этих лет хотелось выжечь под корень, стереть, как омерзительное пятно на чистой ткани.

«Сколько прошло? Пятнадцать?» Больше на один или меньше — разницы не было, суть заключалась в порядке. И суть эта открылась Себастьяну теперь, на едва уловимой границе жизни, когда привычный строй сломался при появлении Совершенства. Теперь он все видел и понимал, чувствовал нечто необъятное и великолепное, находясь рядом с Марией, а покидая ее, сокрушенно плелся прочь, терзаемый присутствием чужой женщины.

«Как я мог столько лет… Немыслимо».

— Ты опять ничего не видишь, — медленно проговорила Марта. — Но в этот раз даже страшнее, ведь дело не в тебе, — она старательно прятала взгляд, подбирая слова, но все же решилась и стойко встретила его взор. — Дело в ней.

— О чем ты?

Он сидел в кресле, внимательно наблюдая за Мартой. И раздражение росло внутри.

— Все очень странно, — неуверенно начала она. — Не знаю, как объяснить, но рядом с ней мир становится другим.

«Но ведь в этом и самое чудо».

— Ты разве не чувствуешь? В этом детском доме все будто под кайфом, тепло улыбаются и разговаривают друг с другом как-то… Противоестественно, — она заломила руки.

— А тебе не приходило в голову, — речь Марты злила, но как-то слабо и далеко, без бушующих эмоций и страстей. Так человек реагирует на затянувшийся дождь, — что эти люди искренне любят своих детей, а дети обожают семью, в которой им посчастливилось оказаться.

— Семью? У этих детей нет ни прошлого, ни будущего. Они живут в развалинах, а их жизнь зависит…

— Тебе еще самой не надоело? Ты везде видишь один лишь мрак.

— Я стараюсь трезво смотреть на вещи.

— Выходит у тебя не очень.

Конечной истины нет. Всегда есть нечто субъективное, такое, что остается в стороне, но обязательно попадает в поле зрения одного из наблюдателей. Он видел, как Марта относится к жизни, видел ее позицию и уже был готов с ней смириться, но ее навязчивая предвзятость, негатив, который не смогло искоренить даже знакомство с невероятной девочкой, достали окончательно. Исчерпали безмерное терпение Себастьяна Майера.

— Потому что она рядом, — финальным аккордом бросила женщина. Но не выдержала и продолжила. — Пойми меня, прошу тебя, пойми, Бастиан, — Марта села на подлокотник кресла. — Маша прекрасна и изумительна… Но она меня пугает. Ты ведь помнишь Бертрана Торна?

Берти. Малыша Берти он прекрасно помнил. Один из сотни инвалидов, кому они когда-то нанесли визит. Воспоминание пришло мгновенно, но казалось настолько давним и бессмысленным, что ощущалось чужим — неправдоподобным пересказом древней истории.

Бертрану было восемь, когда Себастьян его нашел. Сценарий складывался уже привычный: пометка «S» на скане, контакт с семьей инвалида, получение разрешения на встречу, заказ билетов, перелет. До этого Майер не был в Дублине и ничего особенного для себя не нашел — обычный английский город, не больше, не меньше. Но сам контакт с мальчиком долгое время оставался чем-то особенным.

Берти родился слепым и глухим. «Почти как Жозеф. Почти». Других отклонений у мальчика не выявили просто потому, что не смогли их определить. Но НСГМ смог. Сканер увидел нечто, сокрытое за черной пеленой таинственного образа Бертрана Торна.