Сергей Алексеев - Карагач. Книга вторая. Запах цветущего кедра

Лосихи насторожили уши, втягивая ноздрями воздух, послушали лай кавказца и, не почуяв опасности, снова принялись за ивняк. А на медведя бы среагировали однозначно! Рассохин выколотил трубку в воду и осторожно пошёл на брёх пастуха — от дерева к дереву, чтобы не маячить в просветах.

Пёс стоял передними лапами на толстой замшелой валежине и сотрясал темноту кедровника предостерегающим охранным лаем — кого-то чуял! И скорее всего — человека.

— Ну, кто там? — громко спросил Стас.

И в тот же миг не увидел — почуял — движение впереди. Словно ночная крупная птица слетела с земли и пропала за толстыми стволами кедрача. Пёс тоже узрел это, залаял чаще и злее.

— Пойдём глянем, — предложил Рассохин, достал пистолет и легко взял метровый барьер.

Пёс добежал до могучего дерева с выпирающими корневищами и закрутился около, вынюхивая землю. Здесь кто-то стоял или сидел, но пружинистый подстил не оставлял следов, как вода. Стас даже спичкой посветил — ничего...

Он уже почти ощутил себя Робинзоном на необитаемом острове, но это состояние одинокого существования в тот час же и пропало. И только сейчас Рассохин вспомнил о мстительном профессоре.

— Дворецкий? — крикнул он в темноту. — Выходи, поговорим!

Акустика в ночном кедровнике была, как в концертном зале, слышался даже малейший шорох, и показалось, что кто-то таится за деревьями, слушает.

— Лизы со мной нет! — предупредил Стас, намереваясь всё же заинтересовать и вызвать профессора. — Иди, я тебе всё объясню!

Кавказец тоже настороженно слушал, шевеля обрубками ушей. И слышал наверняка больше, вдруг с лаем скрылся в темноте, забирая правее, вглубь кедровника. Сразу как-то расхотелось спать и тем паче искать в потёмках логово молчунов.

— Приходи утром! — на всякий случай позвал Рассохин. — Вдвоём веселее!

Он не стал дожидаться возвращения кавказца, взял примерное направление на лагерь и пошёл. Уже метров через триста сделал поправку, довернул на запах дыма и скоро увидел багровое зарево пожарища.

Костра в эту ночь можно было не разводить: от тлеющих пепелищ веяло жаром, и света хватало, чтобы ходить без опаски. Особенно ярко тлели кучи кормового хвороста, шелухи от шишек и останки пасечного сарая, испуская приятное благовоние. Рассохин поднял брошенное ведро, сходил на старицу, умылся, напился и взял про запас. Потом ещё долго стоял, всматриваясь в невидимый противоположный берег Карагача: если молчун или Лиза вернулись в Гнилую, то непременно разведут костёр. А ночной огонь всё равно можно заметить, даже сквозь кустарники, в конце концов, по дыму и искрам, услышать стук топора, поскольку с топливом там проблемы, однако над посёлком лежала глухая темнота и тишина.

В воздухе носился пепел, поднятый горячими потоками, вылетали искристые протуберанцы, и устроить ночлег можно было где-то с краю пожарища. Он выбрал место возле сгоревшего хозяйского дома с подветренной стороны, набрал уцелевших досок от забора и соорудил лежбище. Потом отправился поискать чего-нибудь тряпичного, чтоб подстелить, но не нашёл, зато обнаружил электростанцию, вроде целую, только придавленную упавшей изгородью. И сразу же воспрял: можно запустить её и подзарядить аккумулятор телефона! Но когда добыл её из-под руин, стало ясно, что огонь пошалил и здесь. Хоть станция обгорела несильно, однако бачок с остатками бензина взорвался и напоминал теперь вскрытую консервную банку.

И тут Стас вспомнил, что ещё одна электростанция работала возле стерильно-белого бокса на ферме, где стояли холодильные камеры. С призрачной надеждой отыскал примерное место, однако там горело так, что алюминий расплавился и стёкся в белеющие застывшие лужи. Зато в холодильниках, стоящих на бетонном полу и превратившихся снаружи в чёрные колонны, внутри, у задней стенки, остались целыми пластиковые бутыли с молоком! Крайние превратились в ошмётки, полопались и вытекли, но среди них он нащупал целое горлышко с сорванной пробкой. Литр тёплого эликсира жизни он выпил сразу же, отчего забулькало в желудке, а остальное прихватил с собой, оставив на утро. Рассохин прилёг на свою дощатую постель, стал набивать трубку, но, закрыв глаза, открыть их уже не сумел.

А проснулся оттого, что рядом стоял кавказец, обнюхивал бутылку и пускал слюни, как собака Павлова. Стас выплеснул воду из ведра, вылил туда остатки молока и подставил псу.

— Завтра добудем пищи.

Тот вылакал, вылизал ведро и лёг на доски, прижавшись к спине: от полой воды тянуло ночным холодом, когда как лицо горело от лучистого тепла пожарища.

И показалось, от старицы же доносится отдалённое и знакомое мычание, прерываемое криками весенних закличек. Рассохин понимал, что это уже психоз, навязчивые слуховые галлюцинации, и, чтобы отвлечься от фантазий дремлющего сознания, смотрел в багровое жаркое свечение пожарища до тех пор, пока не начало резать иссохшие глаза. Однако и кавказцу что-то чудилось: вначале он просто вскакивал и вслушивался, но потом убежал к старице и там завыл трубно, как пароходный гудок. Стас не выдержал и тоже пошёл к причалу, но вой оборвался. Было ещё темно, хотя половодье отражало пасмурное небо и высвечивало береговую линию. Пёс куда-то убежал, а Рассохин постоял несколько минут, посмотрел в сторону Гнилой Прорвы, послушал шорох тальников на стрежи и вернулся на пожарище.

Утром улетевшие ласточки вернулись и опять кружили, только сейчас высоко, над пепелищем лагеря, над синеватыми дымами, которые ещё курились от пожарищ. Никакого мычания уже не грезилось, и на свежую голову Рассохин лежал и перебирал в памяти вчерашний день. И внезапно вспомнил, что в общине амазонок были моторки, по крайней мере две! А у причала их не оказалось, значит, угнали куда-то и спрятали, но так, чтоб быстро достать, если потребуются, то есть где-то на острове. И надо искать не облас — лодки!

Эта мысль его взбодрила и подстегнула. Стас побежал на курью умываться, и тут, глядя на разорённые, пустые ульи, его осенила ещё одна дельная мысль, вторая за утро, а это значит — день будет удачный. Он наломал медовых сотов, выбрав колодку, где не было пчёл, потом нащипал веник распускающейся смородины и, залив всё водой, поставил в огненное чрево пожарища. В это время и прибежал мокрый, уставший кавказец, заскочил на доски и настороженно уснул.

Пить чай с мёдом и расплавленным воском пёс не пожелал, только понюхал и отошёл. Но помня ночное молоко и обещание добыть пищи, а скорее, по своей собачьей служилой натуре, теперь не отставал ни на шаг. Надо же быть чьим-то, вернее, иметь вожака стаи. Искать лодки следовало где-то на старице, в глухих и недоступных её частях, примыкающих к кедровнику. Громоздкие «Прогрессы» — не иголка, тем паче одна лодка была в наличии, когда в лагере оставалось всего два человека — Галицын и Матёрая, и утащить её далеко от воды, да так, чтоб не оставить следов, они не могли физически.