Сергей Алексеев - Карагач. Книга вторая. Запах цветущего кедра

— Освободите её! — успел крикнуть он, прежде чем его схватили и впечатали лицом в стеклянный нос вертолёта.

Обыскали быстро и профессионально, от шеи до ног, залезли в карманы куртки, вытаскивая содержимое, после чего развернули. Прибежал один пассажир в песочном камуфляже и сходу начальственно закричал:

— Кто такой?! Документы!

— Рассохин! — сказал Стас. — Сдаюсь.

— Рассохин? — в руках у него оказался бумажник с документами. — Станислав Иванович?

Стас видел этого песочного впервые в жизни, но уже испытывал к нему ненависть, и так хотелось броситься в драку, врезать по физиономии — отчаянное сопротивление Матёрой было заразительным. Однако пара бойцов висла на руках, а третий упирал в живот автоматный ствол.

— Ты что здесь делаешь, Рассохин? — чуя свою неуязвимость, мерзко ухмыльнулся тот.

Краем глаза Стас заметил, как хозяйка Карагача ловко вскочила на ноги и скованными руками одёрнула задравшуюся блузку и куртку.

Плюнуть бы «песочному» в харю, но сеткой прикрылся от пчёл. Да и несерьёзно было плеваться.

— Отдыхаю!

— К бабам приехал?

— Полковника отпусти! И женщину.

Начальствующий пассажир молча перетряс все документы в бумажнике, тщательно всё перечитал и аккуратно уложил обратно.

— Вот что, Рассохин, — уже примирительно проговорил он, — у меня приказ — задержать Галицына и Евдокию Сысоеву. На тебя разнарядки нет. Так что отдыхай.

И вручил бумажник. Бойцы его в мгновение отпустили, поскольку их доставали растравленные пчёлы. А «песочный», хоть и был в накомарнике, однако не выдержал — крикнул пилотам, которые не покидали кабины.

— Запускай двигатели! Разгони их к чёртовой матери!

Винты послушно начали раскручиваться, но тут как-то разом все спохватились, в том числе и Рассохин: Матёрой на берегу не было! И никто не заметил, когда она исчезла; началось стремительное разбирательство, и о Стасе сразу забыли. Омоновцы и их начальник засуетились, заметались по береговому откосу, снова полезли в зону. Наверняка хозяйка Карагача воспользовалась случаем, пока бойцы держали Рассохина, и незаметно улизнула в кедровник, по скольку оцепление сняли. Только не через пасеку, а в обратную сторону: добежать до угла ограждения при её-то прыти — минутное дело.

Он успел восхититься Матёрой и позлорадствовать над изжаленными бойцами, как вдруг над зоной взвился беззвучный клуб пламени, потом раздался протяжный хлопок и взметнулся столб чёрного дыма. В следующий миг из пролома выскочил напрочь перепуганный кавказец, и за ним — омоновец.

— Склад горючего! Пожар!

Все, кто был на берегу, бросились обратно в лагерь, и Рассохин остался возле вертолёта один. Винты уже раскрутились, развеяли пчёл, и тут созрела шальная мысль освободить Галицына! Не из сострадания к нему — из мести всей этой бандитской команде ментов. Он сунулся в кабину, однако оставшийся с арестованным боец захлопнул дверцу перед самым носом.

Тем временем омоновцы сделали попытку потушить пожар, открыли ворота и забегали с вёдрами на курью. Горела пока лишь дощатая пристройка к производственному цеху, но так сильно и ярко, что не подойти, да и бойцы особенно-то и не старались, плескали издалека, бросали землю лопатами. Начальник в песочном камуфляже, уже без накомарника и с непокрытой головой, сделался жалким и невоинственным, как обиженный подросток. Метался среди бойцов, командовал, но в сарае начали взрываться канистры с бензином, расплёскивая пламя повсюду. Огонь уже ворвался в цех, полетели стёкла в окнах, сразу и густо задымила белым сухая трава на нейтралке, заваленной «путанкой».

— Кто поджёг? — песочный метался возле отступивших от огня бойцов. — Видели, кто?

Ему что-то отвечали, и даже прозвучало, будто китайцы или ясашные. Кто-то заметил неких раскосых людей на территории, которые потом метнулись к забору и прошли сквозь него. А кто-то уверял, что были они не раскосые, а вроде русские, только в лисьих шапках. Рассохин не вслушивался в шумную разборку, к тому же увидел, как из лосиной фермы выбегали перепуганные стельные матки.

И оттуда же два бойца вытащили Матёрую!

На сей раз её не тащили, а вели, как гордую партизанку, и Стасу стало ясно, кто устроил пожар. Блузка превратилась в распашонку, и одна грудь вываливалась, как у француженки на баррикадах Парижа. Она при этом что-то ещё говорила — то ли проклинала, то ли злорадствовала — и была прекрасна в торжествующем гневе! Это же надо — сбежать в наручниках из-под стражи, но не скрыться, не спастись — безжалостно поджечь зону, своё доходное производство, имущество!

Пощадила только животных, открыла денники и ворота на ферме, выпустила маток на волю.

Было в ней что-то от Жени Семёновой, и не только желание ходить нагишом, взор блудницы и стервозинка — неуёмная страсть и наслаждение жизнью во всех её проявлениях. Она словно радовалась, что поймали, надели кандалы; она не страшилась грядущего, каким бы оно ни было! И эта её полубезумная отвага оказалась заразительной. Рассохин ринулся наперерез, благо, что возле ворот суетились омоновцы с вёдрами, и конвой подпустил вплотную. Первого бойца он сшиб с ходу, второй отскочил и дал очередь над головами.

— Мордой в землю! — заорал истошно. — Оба! Стреляю на поражение!

— Не надо, Станислав, — доверительно попросила арестованная хозяйка Карагача. — Сама виновата — просчиталась. Запомни: они сделали ставку на тебя.

Бойцы рвали её из рук и одновременно оттаскивали Рассохина. Потом его предательски сзади ударили прикладом в спину, и вроде бы не сильно, однако земля закачалась. Он разжал руки и получил стволом под дых.

— Пакуй его! — заревел сбитый с ног боец. — Чего встали?

Но тут откуда-то взялся «песочный» начальник, отпихнул омоновцев.

— Не трогать! Этого не трогать!

Матёрую повели в ворота.

— Скоро вернусь! — пообещала она, оглядываясь с видом торжествующим. — Не скучай! Жди меня здесь!

— Не нарывайся, Рассохин! — угрожающе предупредил «песочный». — Могу и не выполнить приказа!

И побежал командовать тушением пожара.

Старый производственный барак с выпиленными для оборудования перегородками превратился сначала в трубу, задымил изо всех окон, затем разом вспыхнул, и бойцы, побросав вёдра, стали отступать. Однако по-петушиному звонкий начальственный голос вернул их обратно. Омоновцы потащили воду, плеская теперь на стены соседнего жилого барака, но на нём густо задымила деревянная, мшистая крыша, и пламенем загорелись сложенные между ними поленницы дров. По сухой траве полетел стремительный пал, гонимый ветром, и уже занимались доски, причём как-то сразу, снизу и доверху, словно были пропитаны чем-то горючим. Огонь бы сразу перекинулся и на ферму, но мешали терриконы заготовленного и сырого осинового корма, принимая на себя излучение. Выбегающие из скотника перепуганные матки не одичали от огня — лезли к телятам в загородке, ломали изгородь, бросаясь на неё грудью, причём все — и стельные тоже. Какой-то сердобольный и смелый боец отодрал лопатой две жерди и едва успел отскочить — лосята сыпанули табуном.