Роберт Беннетт - Город лестниц

– Конечно.

– Прошу вас… относитесь к нему бережно.

– Простите?

– Бравада, хвастовство – это все напускное. На самом деле он очень ранимый.

– Что именно вы…

– Он ведь сказал вам, что сломал бедро, когда упал с лестницы?

Ивонна качает головой:

– На самом деле это случилось в клубе. Но не в таком, как этот. В том клубе мужчины тоже встречаются с мужчинами… можно и так сказать. Но на этом сходство оканчивается.

Шара чувствует, как бешено колотится сердце. Ведь она знала, знала. Так почему же это ее так удивляет?

– В ту ночь полиция устроила облаву, – говорит Ивонна. – Как вы, наверное, знаете, в Мирграде до сих пор очень сильны традиции колкастани. Подобные… отношения… они под строжайшим запретом. В ту ночь схватили много людей и обошлись с ними самым жестоким образом. Он чуть не умер. Переломы бедра очень плохо срастаются… – Ивонна горько улыбается. – Но он не извлек из этого никакого урока. И пошел в политику. Он хотел перемен. В конце концов, именно Эрнст Уиклов приказал полиции устроить эту облаву.

Из клуба вываливается толпа пьяных мужчин. Они громко хохочут, вокруг их воротников увивается, как нежная любовница, дым.

– Почему вы встречаетесь с ним? – спрашивает Шара.

– Потому что я его люблю, – отвечает Ивонна. И грустно вздыхает. – Я люблю его таким, какой он есть. Мне нравятся его замыслы. И я хочу уберечь его от беды. Надеюсь, таково же и ваше желание…

Белая длинная машина Ивонны вспыхивает в свете фар – это подъехал Питри, Шара слышит, как он окликает ее из посольского авто. Открывается дверь клуба, в проеме возникает Воханнес. Белый мех шубы блестит в свете фонарей.

Ивонна улыбается:

– Прощайте, госпожа Тивани. Хорошего вам вечера.

Шара до сих пор помнит этот день. Случилось все ближе к концу второго триместра, на второй год их обучения в Фадури. Она шла вверх по лестнице, а мимо нее вниз по ступенькам скатился Рушни Сидтури. Она поздоровалась, а вот Рушни, весь потный и встрепанный, ничего не ответил. А когда она вошла к Во, она увидела его сидящим в кресле возле стола, без рубашки. Ноги он закинул на подоконник, руки заложил за голову. И в голове ее прозвучал тревожный звоночек – ведь он сидел так только после того, как занимался любовью.

Они говорили – о чем-то совершенно невинном, – а она бочком придвинулась к кровати. И пощупала простыни.

Простыни были влажные. А в одном месте – как раз там, где положено находиться бедрам и спине, если лежать на кровати, – и вовсе мокрые.

И юный Рушни так спешил, так спешил – прямо как на пожаре…

Тогда Шара не стала выяснять отношения. Она решила присмотреться к тому, что происходит. («На самом деле, – гораздо позже думала она, – именно так я себя всегда и вела. Я не вмешивалась даже в собственную жизнь. А только смотрела и выжидала. И действовала из-за кулис».) И она стала замечать, как много времени Во проводит в компании молодых людей. Как их обнимает. Стала замечать, как он на них смотрит, как он сразу расслабляется и мягчеет рядом с ними…

Интересно, а он все это понимает? Так она тогда думала. А она – ей-то что делать?

И однажды Шара не выдержала и тихо зашла в его комнаты, когда он и – надо же, она даже не помнила имя этого парнишки, Рой его звали, что ли, – нежно и медленно занимались друг другом в той самой постели, где Во шептал ей на ухо, как сильно он ее любит. Буквально два дня назад.

Стоило увидеть их лица, когда она подошла и осторожно покашляла. Мальчишка рванул прочь сразу. Во орал как резаный, костеря ее на чем свет стоит. А она стояла и молчала.

Он очень хотел, чтобы она наорала на него в ответ. Шара это прекрасно понимала. Но не захотела делать ему такой подарок. Это была не ссора. Она вообще не имела никакого отношения к тому, что он совершил. Это было предательство. Чистой воды.

А самое ужасное – этот мальчишка очень походил на нее. У Шары никогда не было – ни тогда, ни потом – этих типично женских округлостей: по сути, у нее было тело мальчика – сплошные плечи и никаких бедер. И никакой груди, естественно. «Неужели я была лишь дешевым заменителем? – думала она потом. – Чем не способ заниматься запретной любовью, не совершая ничего запретного?» И даже так она все равно не могла заменить настоящее – чего-то в ней, знать, не хватало.

Он умолял ее сказать хоть слово. Ответить. Крикнуть в ответ. Она молчала. Она вышла из его комнат – и из его жизни. На все оставшееся время их учебы.

(Она, кстати, до сих пор с гордостью вспоминает об этом эпизоде: вот ведь, смолчала. Сумела. Стояла гордая и неприступная. А еще ей было до сих пор стыдно: это что же, она так расклеилась и так струсила, что даже наорать в ответ не сумела?..)

И Шара набросилась на учебу – как же, настоящий патриот обязан отлично успевать по всем предметам… Он пришел к ней уже после окончания курса, после выпускного, когда собрал вещи и готовился сесть на поезд, отходящий в порт. Оттуда ему предстояло отплыть на Континент. Он умолял ее поехать вместе с ним, умолял помочь стать тем, кем он всегда хотел стать. Он пытался подкупить ее, рассказывал дурацкие сказки про то, как в Мирграде она станет настоящей принцессой, буде на то ее воля. А Шара, вся такая холодная – как лед, как сталь холодная, – взяла и ударила побольнее. Бросила ему в лицо: «Милый мой мальчик, тебе не принцесса нужна, а принц. Правда ведь? Но на родине, вот незадача, у тебя с этим не срастется – камнями забьют». И захлопнула дверь у него перед носом.

«Когда-нибудь, – сказала ей тетушка Винья, – ты все узнаешь. И все поймешь. Ничего, поболит – и перестанет. Все будет хорошо».

Тетушка Винья оказалась неправа. Она редко ошибалась, но в тот раз ошиблась прямо-таки чудовищно. Увы.

Я взошел на холмы близ Жугостана, и душу мою охватил страх. В небе висела желто-бурая луна, похожая на пятно от чая. А холмы стояли белые и нагие, и низкие деревца тянули ко мне кривые ветви. Кругом кочки, идти трудно, приходилось спускаться в долины, где я терялся в глухой тьме. Или мне так казалось…

А иногда я видел костры, и отблески пламени плясали на искривленных стволах. Из тьмы доносились крики – животных или людей, притворяющихся животными. Или животных, притворяющихся людьми. А еще я слышал голоса: «Идем с нами, – шептали они. – Станцуй с нами!»

«Нет, – отвечал я. – У меня важное поручение. На плечах моих – Бремя. Я должен вручить Бремя самому Жугову, и никому другому». А они хохотали.

Как же я хотел вернуться обратно в Таалвастан! Как хотел вернуться домой! Я безмерно жалел о том, что согласился взять это Бремя от Святого Трифона. И все же меня разбирало любопытство, не знаю, почему: то ли из-за этих голосов на ветру, или смешков из шелестящей чащи, или света желтой луны… Жугостан казался мне местом сокрытым, полным непреходящей тайны, и в глубине души я желал увидеть и разглядеть больше.