Роберт Беннетт - Город лестниц

Я повернул и оказался в долине, полной крохотных хижин из звериных шкур. В центре пылал огромный костер. Вокруг пламени плясали, вопя и распевая песни, люди. Я прижался к стволу дерева и в ужасе смотрел, как люди валились наземь и лихорадочно совокуплялись.

И тут я услышал шаги за спиной. Я обернулся и увидел, что на тропе стоит старец в царских одеждах. Волосы его были заплетены и уложены в высокую прическу, как у добропорядочных таалвастани.

Он извинился за то, что нечаянно испугал меня. Я спросил его, по какому делу он прибыл сюда, и он ответил, что прибыл с торговым поручением из Мирграда. Он же подумал, что я пришел сюда с тем же, ибо видел мое Бремя.

– Сущие дикари, не правда ли? – сказал он.

Я же ответил, что не понимаю, как люди могут вести подобную жизнь.

– Они полагают себя свободными, – сказал он. – Но истина в том, что они порабощены собственными желаниями.

И он сказал мне, что разбил неподалеку палатку, в месте укромном и скрытом, и предложил мне кров и ночлег в этом странном месте. И он казался добрым и участливым, и я поверил ему, и пошел за ним мимо скрюченных стволов.

А он шел и вдруг сказал:

– Иногда я очень хочу вернуть молодость! Ибо я стар, и плоть моя немощна, но самое главное – довлеет надо мной знание, полученное за годы жизни. А ведь иногда так хочется сбросить его оковы и бремя и быть таким же молодым и страстным!

Я же сказал ему, что он должен гордиться собой, ибо дожил до преклонных годов, не уступив нечестивым желаниям.

– Ты удивил меня, – сказал он. – Ты молод, неужели запретные и разнузданные удовольствия не влекут тебя?

Я же ответил, что подобное отвращает меня, – но в сердце знал, что солгал.

– А ты никогда не думал, что потакание своим желаниям делает тебя чуточку свободнее?

И тут меня прошиб пот. Бремя мое тяжким грузом свисало с шеи. И я сказал, что иногда мысли мои уводили меня на запретный путь безрассудства. И сегодня ночью мне их особенно трудно обуздать.

А он резко свернул в густой чаще, и я не мог более видеть его, но следовал за его голосом.

– Жугостан – в каком-то смысле запретный город, – говорил голос из тьмы. – Ты знал об этом?

Я увидел у себя под ногами одежды старца – похоже, он сбросил их на ходу.

С крон деревьев сорвалась в ночное небо стая скворцов.

– Он не стоит на месте, – говорил голос. – Он пляшет среди холмов.

И я прошел мимо дерева и увидел, что с ветки свисает парик – заплетенные волосы старца.

– Он является там, где его не ждут, – сказал голос.

И я увидел куст, а на его ветвях – обрывок ткани. Но нет, то была не ткань, а маска – маска старца.

И из-за деревьев до меня донеслось:

– Прямо как сам Жугов.

И я вышел на поляну и увидел длинный низкий шатер из звериных шкур. И на каждой ветке сидело по маленькому скворцу, и все они смотрели на меня темными холодными глазами.

И я видел, что следы ведут ко входу в шатер. И пошел по следам и встал у входа.

– Войди, – шепнул мне голос, и я услышал в нем ликование, – и сложи свое Бремя.

Я стоял и не знал, как быть. И заговорило во мне искушение. И я прислушался к его голосу.

Под взглядами скворцов я сбросил одежды и отвязал сандалии. Я стоял нагой под ночным ветром и дрожал. А потом я вошел в шатер.

Так я познал Жугова, Небесного Плясуна, Торговца Лицами, Владыку Песен, Пастуха Скворцов. И, прежде чем он дотронулся до меня, я уже знал, что люблю его.

Мемуары Святого Киврея, священника и 78-го женомужа Жугова, ок. 982 г.

Мулагеш бежит.

Она бежит через замерзшие холмы, по грязным тропинкам, мимо мокрых рощиц. Она бежит, не давая себе роздыху, пока легкие не обжигает дыхание, а ноги не перестают слушаться.

Ей сорок восемь, и скоро подобные пробежки станут ей не по силам. Так что лучше поотдуваться сейчас, пока получается. Ей нравится бег: это самое настоящее боевое искусство, только противник в нем ты сам. И победить его становится с каждым шагом все труднее. Она так давно ни с кем не дралась (фингал под глазом, кстати, до сих пор беспокоит на пробежке), что это, пожалуй, единственный из доступных ей сейчас поединков.

Со времени их последней встречи с Шарой Комайд прошла почти неделя, но Мулагеш все думает и думает о том, что сказала ей «культурный посол». Во имя всех морей, хоть бы эта девочка ошиблась. Мысль высасывает из нее силы, и каждый новой подъем дается ей труднее предыдущего, но Мулагеш все думает и думает.

О том, что один из богов – жив. А может, они вообще никуда не делись, а так и жили здесь все время!

Мулагеш, как каждый военный – да что там, каждый сайпурец, – в детстве мечтала быть как кадж. И вот сейчас ее мечта готова сбыться – и что же, одна мысль об этом приводит ее в ужас! Каждый сайпурский ребенок вырос в тени общего кошмара: Божества, огромные неясные сущности, подобно гигантским рыбам ворочающиеся в глубинах истории… Шара рассказывает о них, словно они политики или генералы, но для Мулагеш и остальных сайпурцев они – бука, мрак и ужас, чудища, которых даже называть по имени нельзя, мало ли что…

«Как бы я хотела оказаться на обычной войне, – думает она. – Окопы, арбалетные болты, обычные солдаты. Люди, у которых из ран идет обычная кровь». Мулагеш прошла через кампанию Лета Черных Рек – да уж, это натуральная ирония судьбы – желать, чтобы вернулись жуткие дни грязи, гроз и ночных нападений. Для сайпурцев это была короткая победоносная война, а вот Мулагеш искренне надеялась, что никогда больше такого не увидит.

И все равно! Это лучше, чем то, во что она вляпалась сейчас!

А еще эта девчонка так уверена в себе. Она что, все это в умных книжках вычитала? Или у каджа все потомки такие, нам, простым смертным, не понять?

А еще Мулагеш помнит, как день спустя юная Шара Комайд дрожала под ее одеялом, пытаясь удержать в руках чашку чая…

Во имя всех морей – пусть она ошибается, а?

Мулагеш вбегает в штаб-квартиру и обнаруживает на столе стопку бумаг. На стуле лежит записка, оставленная адъютантом:

«Проверили все записи. Вот страницы, что в прошлом месяце выносили наружу. Долго же мы рылись, дайте ребятам отгул, что ли. Вы, конечно, начальство, но мое дело предложить».

Она просматривает бумаги: это двадцать страниц из реестра предметов, хранящихся на Запретном Складе.

Мулагеш никогда не заглядывала в этот список – не хотела. А теперь волей-неволей она читает записи, сделанные десятилетия назад сайпурскими солдатами, которые привезли все эти штуки на Склад и заперли их там на веки вечные. Они уже наверняка умерли, эти люди, что давным-давно написали: