Олег Дивов - Великий Дракон

Не успела я отойти от первой, как за моим плечом раздался голос:

— Могу я чем-нибудь помочь вам?

Голос был мужским, говорил с сильным акцентом. Я обернулась. За моим плечом на достаточно почтительном расстоянии замер китаец лет сорока, судя по общей холености — отнюдь не прислуга. Я из вежливости задала несколько вопросов про картину, он охотно ответил — да, это работа известного художника эпохи Расселения, здесь он изобразил долину, на месте которой впоследствии вырос Пекин, и свою тоску по родине.

Мы перешли к другой картине, к третьей… Все танцевали, веселились, а я как по музею ходила. Мой спутник оказался новым министром культуры Шанхая. Судя по его знанию федерального, принадлежал к новой элите — детским и юношеским друзьям молодого императора. Наверное, у нас получилась бы чрезвычайно познавательная беседа, но помешал Август. Он потащил меня танцевать так бесцеремонно, что я чуть не споткнулась.

— Делла, ты заигрываешься, — процедил он сквозь зубы. — Тебе кажется, это шутки и безобидный флирт. Но твоя эскапада может очень, очень плохо кончиться.

Я тихо улыбнулась и предположила:

— Анна устроит сцену ревности за то, что ты осмелился танцевать со мной. Не говори мне больше, что она не ревнивая.

— Делла…

— Я уже большая девочка, Август.

Август промолчал.

И только потом я узнала, что означала фраза «увидимся за ужином». Черт подери, меня позвали на закрытый ужин «для своих». В беседке над водопадом. Среди благоухающих цветов и мерцающих россыпей полудрагоценной гальки вроде оникса, лунного камня и светлой яшмы.

Приглашение мне передал переводчик Сун Цзымин. Он вошел в мою комнату с двумя женщинами, нагруженными расписными коробками.

— Ужин будет вот здесь, — он раскрыл голограмму на половину комнаты, демонстрируя беседку. — Это лучшее место, чтобы смотреть праздничный фейерверк и притом не страдать от шума. Председатель Юй просит вас одеться в китайский национальный костюм. Эти женщины помогут вам.

Он вышел. Женщины извлекли из коробок целое шуршащее и звенящее облако из алого шелка, расшитого золотом, желтых лент, каких-то подвесок и чрезвычайно важных мелочей. Все было нарядным, как карнавал, безумно дорогим и очень, очень символичным. Меня быстро одевали, я чувствовала себя молодой капустой из-за многослойности наряда, но молчала. Моих знаний оказалось слишком мало, чтобы распознать месседж этого наряда полностью. Но кое-что я поняла. Красный цвет — цвет воинского сословия, то, что нижнее платье было желтым — это мне здорово задрали статус, приравняв княжеский титул, да еще и полученный по мужу, к происхождению от императоров. Да и покрой — если не ошибаюсь, этот наряд называется «ченсам» — указывал на мою принадлежность к высшей знати. Все украшения из нефрита, причем, насколько я понимала, дорогих сортов. В богатой вышивке преобладали цветочные узоры — пион и персик. В целом ничего личного, я бы сказала, что это лишь дань уважения.

С волосами пришлось повозиться всерьез. Петли, жгуты, шпильки, натуральные самоцветы, живые растения, чем-то сбрызнутые для сохранности, — и через час мне стало казаться, что моя голова похожа на дизайнерскую цветочную корзину. Но китаянки пришли в восторг. Я смотрела на себя в зеркало и не очень хорошо понимала, мне нравится или нет.

— Леди Берг, — сказала одна из женщин, — вы так похожи на леди Шень. Словно бы она вернулась!

Леди Шень. Мать императора. Понятно, что он разглядел во мне. Я помнила ее фото, пожалуй, да, что-то общее есть. Конечно, у нас разный разрез глаз, да и вообще я европейка, а она китаянка. Но некое загадочное сходство, пожалуй, действительно присутствует.

Из наших позвали только Августа с Анной и миссис Кимберли Тако. Сенаторша тоже была в ченсаме, ярко-голубом с красной отделкой, постоянно осматривала себя и явно прикидывала, не купить ли на память такой костюмчик.

— Вам очень к лицу, — сказала я.

— О, Делла, он такой удобный! А уж как необычно выглядите вы… Меня только удивило: почему голубой цвет? Я давно не девушка.

— У китайцев юность символизирует зеленый цвет. Цвет весны и пробуждения природы, начало нового дня и новой жизни. А голубой — это цвет, защищающий от порчи и дурного глаза.

— О, — опешила Кимберли и обеими руками огладила себя по бокам. — Порча, дурной глаз… Какая экзотика, право слово.

— Не нужно понимать буквально. Возможно, таким выбором китайцы хотели показать: им известно, что у вас множество завистников, и они вам сочувствуют. Есть поверье, что чужая зависть может причинить физический вред, и…

— Да, понимаю, — торопливо сказала Кимберли и снова огладила себя. Засмеялась: — Представляете, я спросила, где можно приобрести такое платьице на память? Как сувенир? А женщины, которые мне помогали, обиделись: оказывается, это подарок. По этикету полагается. Мне даже неловко, ведь каждый такой наряд стоит уйму денег.

— Боюсь, если вы откажетесь, китайцы сочтут, что вы недовольны.

— Да, я тоже этого боюсь.

Анна оглядывала нас и не скрывала раздражения. Ей никто ничего не прислал, она надела вечернее платье — розовое, на тонюсеньких бретельках, интригующе-полупрозрачное. Я промолчала, хотя очень хотела ляпнуть: в Китае даже в публичном доме сочли бы этот наряд неприличным. Август, разумеется, был в килте. Я не стала даже спрашивать, прислали ему наряд или нет, — Август нипочем не соглашался носить чужеродную одежку. Наверняка император, подозрительно хорошо осведомленный о нашей жизни, знал и это.

— Вы очень хорошо танцуете, — продолжала миссис Тако. — Я не люблю такие танцы, но у вас получается вовсе не вульгарно.

— Партнер хороший попался, — ответила я.

— О да. Кстати, я не сторонник кастовости в любой форме, но все-таки, заметьте, как же хорошо видно благородное происхождение! Я про молодого императора. А что скажете вы?

— Он довольно мил.

— Делла, я совершила открытие. Маленькое личное открытие. Я поговорила со служанками, когда они помогали мне одеться. Для нас восточные культуры всегда были синонимом бесправия. В первую очередь женского, во вторую — народного. И я спросила служанок… Я ожидала, что они будут рассказывать о своей доле почтительно, ведь они дорожат местом, но упомянут лишь обязанности. Знаете, они отлично представляют, что у них есть права! И умеют настоять на том, чтобы их права соблюдались! Они уверяют, что о правах народа китайская интеллигенция говорила и писала еще три тысячи лет назад, и эти творения сохранились. Подумать только. У них даже освобождение рабов императорским указом не было чем-то из ряда вон выходящим.

— У них и императоры бывали — мягко говоря, сомнительного происхождения.