Адам Нэвилл - Пропавшая дочь [litres]

Отец открутил крышку с бутылки рома.

Услышал, как Олег произнес тихим, почти мелодичным голосом:

– L’Homme devant la mort , – после чего прозвучало имя. – Семен Сабинович.

Затем раздался звук лопаты, впивающейся во влажную почву.

Мысли у Отца стремительно метались, а потом, казалось, замерли. Строгий, элегантный интерьер гостиной будто отражал его психическую травму, усугубляя ее. Голос Олега то вплывал, то выплывал из его разума:

– …какие-нибудь простыни на это месиво… этих двоих на улицу. Как в старые добрые времена, Красный Отче, как в наши старые добрые времена.

Отец уставился на открытую дверь, ведущую в крыло, в котором находилась комната его дочери. Разве он не должен бежать туда, чтобы схватить ее и обнять? Но когда Олег оттащил от его ног безжизненное тело Ричарда и выволок на заднюю террасу, он мог лишь стоять, закрыв глаза и держась руками за стойку.

– Иди сейчас, – сказал Олег с улицы, – пока она не пришла сюда. Лучше, чтоб она меня не видела. Какой бы прекрасной ни была наша дружба, давай не будем провоцировать ссору.

Отец слышал его инструкции лишь вскользь, но этого было достаточно, чтобы он их понял. Пережив шок и ужасающее ожидание собственной казни, он продолжал пребывать в эмоциональном потрясении и был неспособен найти даже малую долю удовлетворения в очередном убийстве. Одна кровавая расправа перетекла в другую. Но позже он что-то почувствует. Позже , поскольку Олег спас его и его жену, помог вернуть Пенни и теперь, казалось, освобождал его от соглашения, на которое он никогда бы не пошел и которое даже не понимал. Человек, которого отчаянно хотел убить в течение двух лет, избавлял его от работы. И как бы Отец ни пытался понять ситуацию, он все больше убеждался, что рядом с ним уже не настоящий человек.

Покинув гостиную, он пошел по коридору, освещенному тусклым естественным светом и слабым сиянием синих панелей возле дверей. Пройдя три четверти пути, он наткнулся на дверь, покрытую наклейками. В центре, на уровне глаз ребенка, висела табличка «Комната Ясмин!».

Сняв маску, он присел, совершенно обессиленный. Закрыл лицо руками и вспомнил, какое горе и шок они с женой испытали в день похищения Пенни. Чтобы подавить всхлип, сунул в рот солоноватую ткань балаклавы и крепко зажмурился. Ему пришло суровое и холодное откровение: они оба едва не умерли в нескольких шагах от своей дочери и, казалось, только что избежали величайшей из всех несправедливостей. Если он заплачет, то уже не сможет остановиться. Он даже не мог оплакивать Скарлетт и Джина, его ангелов-хранителей. Эта жалкая жизнь двигалась слишком стремительно и не позволяла делать этого.

Пытаясь собраться с мыслями и приготовившись взглянуть в лицо дочери, он понял, что никогда по-настоящему не верил, что от нее его будет отделять лишь какая-то дверь. Если только это не дверь полицейского участка или больничного морга. Но постепенно ощущение тщетности стало проходить. Груз, давивший на сердце, словно тесная чугунная клетка, ослаб. Отчаяние и отвращение ускользали. Он не был уверен, радость ли это, шок или даже страх, заполнивший внезапно освободившееся пространство.

Окинув взглядом коридор, он подумал о том, что они с похитителем его дочери только что сделали. Что же он скажет Пенни о тех людях ? Как перестанет быть Красным Отче и снова станет отцом, которого она когда-то любила?

– Господи, господи.

Дрожащими руками он прижался к дереву.

За закрытой дверью раздался поспешный топот маленьких ножек.

– Кто там? Ричард? – радостно крикнула девочка.

И не успел он подняться на ноги, как дверь спальни открылась.

Отступление из дома осталось в его памяти лишь чередой смазанных фрагментов. Позже они казались слишком яркими, хотя и непоследовательными, тянущими его назад в другое время и место. Он помнил отвратительный пот, покрывающий его облаченное в чужую одежду тело. Отяжелевшие ноги, которые с трудом поднимал, словно шел вброд. Легкие, напоминающие мешки с мокрым песком. Простирающийся в бесконечность подстриженный газон, через который он брел к машине, таща за собой ребенка и держа в другой руке кожаные чемоданы с деньгами.

Она не помнила его. Внешне он сильно изменился, и, когда она в последний раз видела его, ей едва исполнилось четыре. Два года составляли треть ее жизни, и ее долговременная память начала формироваться лишь перед самым ее исчезновением. Карен, должно быть, сделала все возможное, чтобы заставить ее забыть то, что она знала о своих родителях и прежней жизни.

Другие подробности побега из дома в Нью-Форесте могли появиться у него в голове в любое время, и часто это были слова, которые он считал забытыми.

Где мама?

Нам нужно уходить, быстро.

Где мама?

Голос дрожал от подступающих слез.

Гладкое личико Пенни побелело от паники и сморщилось. Она заплакала, когда он потащил ее из дома, и кусочки его давно разбитого сердца рассыпались на еще более мелкие фрагменты. Он осознал, что похищает собственную дочь из дома, который она считала своим, через два года после того, как ее похитили у него. Он подозревал, что тогда в ней, возможно, проснулись старые ужасы, которые она пережила в тот день, в далеком палисаднике в Торки.

Нам придется уехать ненадолго. Здесь находиться небезопасно. Можешь понести эту сумку? Нам нужно идти к машине.

Отец помнил, как, когда они завернули в гостиную – он тяжело дыша, она хныча, – он пытался закрыть собой комнату от ее глаз. Пенни посмотрела вниз, увидела там простыни и явно, хотя и без слов, удивилась, почему на полу дома, где она два года играла в тепле и безопасности, расстелено столько постельного белья. А потом Отец увидел Олега.

Прежде чем он вышел из комнаты, чтобы найти свою дочь, Олег шел медленно, задом наперед, разговаривая сам с собой или с небом, и тащил за ноги на задний двор тело. Потом Отец вернулся с Пенни. Сжимая руку дочери, он вел ее перед собой, эту маленькую незнакомку, держащую крошечную сумку, в которую они сунули несколько предметов одежды. Когда они попытались пройти через обширный белый полумесяц жилой зоны, чтобы добраться до стеклянных дверей, Олег сидел в одном из больших белых кресел рядом с мультимедиацентром.

Его широко раскрытые глаза светились. Мужчина ухмылялся, хотя Отец не сразу понял, что Олег не видит их. На раскрытой ладони у него лежал использованный шприц.

Отец счел длинный силуэт тощей фигуры особенно непривлекательным, когда тот сидел выпрямившись, словно труп, вырытый из могилы. Но едва он понял, что именно его тревожило в том конкретном углу комнаты, то перестал смотреть на него и стал умолять испуганную девочку поскорее уйти.