Айван Зорн - Гнев [litres]

Амико снова раскрыла тетрадь:

– «Следующую гонку госпожа Сентаво объявила международной и разослала приглашения всем посольствам, присутствующим в Тароте. Отказ эта новая просвещенная таротская императрица не примет: будет политический скандал. Поэтому на сегодня наш источник собрал внутреннюю информацию касательно…»

– Смотри-ка, прервалась она, – а тут портрет твоей матери. Ты же сказал, вы никогда не снимаетесь?

– Это было до того, как она стала Хранителем. И до того, как она покончила с просветительством и демократией. Отчего все бунтари, если им удается дожить до пятидесяти, превращаются в таких хтонических консерваторов? Там она как раз на фоне «Ихтиоса», да?

– Да, – кивнула Амико. – Здесь фото пятнадцати дирижаблей с краткими техническими характеристиками. Но мы сейчас прочтем что-нибудь поинтереснее, – и она пролистнула несколько страниц.

– Амико, это мой дневник!

– Ну и нечего его везде разбрасывать. А если хочешь забрать, поднимайся ко мне! «Отчего неисполненное желание так разрушает? Отчего нельзя просто один раз съесть шоколад и быть свободным от шоколада навсегда?». Амико сделала паузу и следом прочла заголовок с другой страницы: «Выбирая между философией и боксом, нетрудно ошибиться». Она кивнула:

– Похоже на моего отца, он тоже всегда совмещал эти вещи.

– Амико, слезай! – Гай стоял, держа скрещенные руки на груди.

Она показала ему язык.

– Ладно, последнее!

Она стала спускаться по пологой стороне стены, а Гай вспоминал, отчего он тогда написал про шоколад…

На их семнадцатилетие Тамерлан выиграл первую гонку. Но это случилось не сразу.

В тринадцать Долорес отдала их в кадетский корпус. Незадолго до этого Гай внезапно стал толстым. И ничего не помогало: ни ненависть матери, ни травля одноклассников во главе с Тамерланом, ни сочувствие Фатимы. Добывать еду было не очень просто, но, к счастью для него, мать обожала званые обеды. И если тихонько прокрасться в кухню, всегда можно было найти лакомые неучтенные кусочки. За столом Гаю перепадало немного, и только под присмотром диетологов, а на кухне он по-настоящему отрывался. Там же он встретил в одну из своих вольных охот нового повара.

Старик Савелий Мясов готовил, как бог. Вообще-то он был никакой не старик, а высокий, с длинными жилистыми руками мужчина средних лет, а стариком его звали из-за длинной бороды и нелюдимости. Поймав мальчика в кладовке на поедании шоколада и домашней колбасы, он клешней-ручищей держал его за ухо, пока не разобрал сквозь визг, что Гай – хозяйский сын. И Гай был благодарен за эту разборчивость. Они познакомились и разговорились.

Повар, чего Гай понять не мог, был худым, хоть и ел за десятерых. Стать поваром, чтобы никогда не голодать – Гай рассматривал такое призвание в жизни. Пока, к своему изумлению, не понял, что Савелий все равно всегда голоден.

Гая мучил вопрос: почему? Почему то, что ты хочешь, всегда оказывается не тем, если это получаешь? После этой встречи он начал с воодушевлением молиться:

– Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы то, что я хочу, мне не разонравилось, если я это получу…

Он повторял эту самодельную молитву перед сном много дней, пока не рассказал о ней на исповеди отцу Родиону. Тот замер на секунду, а потом оглушительно захохотал. Он смеялся так громко, а его лицо стало таким красным, что Гай начал переживать за его здоровье. Наконец отче успокоился и сказал:

– Ты умный мальчик.

– И? – Гай, который возлагал последнюю надежду на отца Родиона, теперь чувствовал себя обманутым. – И что теперь? Как, – он с нажимом произнес это слово, – как теперь?

Отец Родион покачал головой:

– Да никак. Иногда я думаю, что ценность свободы воли сильно преувеличена.

Гай, конечно, уже был взрослым. Но ему сильно захотелось стукнуть отца толстой веткой, которая подвернулась по дороге сюда и которую он еще держал в руках.

Отец Родион ласково погладил его по голове:

– Ничего, ничего. Когда-нибудь привыкнешь. И даже покажется, что в этом есть замысел Божий. Нужно, по возможности, ограничивать надежды. И молиться, чтобы успокоить притязания и гнев…

Гай вывернулся из-под руки священника и побежал прочь. Он провел тогда больше двух часов в лабиринте можжевельника: там был его тайник с сигаретами. Гай смотрел в небо, курил и мстительно шептал:

– Я все равно сбегу отсюда.

В можжевельнике его застукала сама Долорес – похоже, Тамерлан прознал про тайник и сдал матери. Гая наказали на две недели: помогать кладбищенскому сторожу стричь траву и прибирать могилы.

Сторож разговаривал с мертвыми больше, чем с ним. Обычно это случалось по вечерам, когда старик выпивал пару бутылочек чего-то очень пахучего и, опираясь на плечо Гая, шел в вечерний обход. На некоторые могилы он смачно плевал, какие-то обходил стороной, пришептывая: «Чур меня, чур!» А отдельные удостаивались его монологов. Он вставал в ногах усопших и, качая головой, произносил что-то вроде:

– Где тебя вечно носило, Марта? Ты говорила, что врач должен помогать. А твои дети ложились спать в холодном доме одни. Они выросли и уехали далеко от тебя. И ты стала никому не нужна. Чужие есть чужие, а свои есть свои.

Или:

– Дядь Митяй, сколько лет прошло, как они тебя тут прикопали… Твои наследнички. Те еще паразиты. Они срубили все твои яблони! Ты бы второй раз умер, если б увидел!

Гай слушал и мотал на ус. Скоро он знал добрую половину кладбища лучше, чем своих одноклассников, и поймал себя на мысли: здесь он не чувствует себя одиноким. Он не стал говорить матери, что ему понравилось на кладбище, надеясь, что в следующий раз его, возможно, накажут так же. Но следующего раза не получилось.

Гораздо позднее, будучи взрослым, он вспоминал эту войну с матерью за еду как единственную удачную протестную кампанию в семье. Но и она продлилась недолго. Гаю стукнуло тринадцать, терпение Долорес лопнуло. Тамерлан был и так хорош, но Долорес вдруг сказала, что близнецы имеют общую судьбу. Что, как ни крути, Гаю понравилось, хоть он и не понимал, что это значит.

Их разбудили в шесть утра. Фатима тайком сунула ему плитку шоколада в куртку, обняла, погрузив во тьму сложных запахов, из которых он выбрал и унес с собой аромат шаурмы: запах стряпни в памяти успокаивал. Чемоданы собрали и отнесли в машину еще до того, как братья встали.

Они ехали почти весь день.

Там, куда они прибыли, на входе отобрали шоколад и выбросили его в большое пластиковое ведро с крышкой. Он потом неделями думал, что все спрятанные радости в долгосрочной перспективе иллюзорны. Хочешь чего-то – вперед. Возможно, у тебя всего десять минут или секунд, либо и того нет.

Мать как-то прочитала им на ночь сказку про то, как среди уток родился страшный, ни на кого не похожий утенок с длинной шеей, нескладный и откровенно уродливый. И сородичи начали преследовать его. Тамерлан тогда хохотал, а Гай, почти с головой укрывшись одеялом, сжал кулак и изо всех сил больно вдавил ногти в мякоть ладони, чтобы не заплакать. Мать читала строгим холодным голосом и вдруг смолкла. Потом сказала: