Айван Зорн - Гнев [litres]

Гай помрачнел еще больше: «Вервольф», дирижабль Тамерлана, и так был битком набит всякими гаджетами. Что он там опять придумал?

– Ты тоже? После смерти Миры не помню, чтобы ты участвовал.

Потом, нацепив лист салата на вилку, небрежно обронила:

– Плохой способ произвести впечатление на твою подружку, выиграет ведь Тамерлан.

Гая выводила из себя ее медлительная немногословность, такое впечатление, что она отвешивала слова за деньги и все время боялась продешевить. За полгода со дня свадьбы на его памяти они говорили, может, раз в пятый.

– Спасибо, Лора. Амико не моя подружка, женщины в черном – не в моем вкусе, а вот твой муж, похоже ценит восточный колорит.

Бледная, прозрачная кожа Лоры пошла красноватыми пятнами.

– Ты знаешь, что наш брак – не романтическая история, это политика и бизнес.

– Так и ревность – не то, что ты испытываешь, ведь так? Я бы сказал, уязвленное самолюбие, помноженное на ненависть. Осторожней, это смертельный яд. Zorn lasst den Mund schwellen und verbittert das Gemüt, er beunruhigt den Geist und schwarzt das Blut [18] Подпись под гравюрой П. Брейгеля «Гнев» , – процитировал он насмешливо.

– Очень смешно, – прошипела Лора.

Где пролегала эта тонкая грань между союзником и противником? Гай не понимал до конца, насколько Лора ненавидит Тамерлана за измены, которые он не особенно и скрывал, за то пренебрежение, которое он ей выказывал, – без стеснения, на людях. Даже у мышки Лоры есть душа и даже преданность семье и долгу тут не помогут. Такая ненависть может копиться годами, незаметный процесс, на первый взгляд, но внутри человек уже стал черным, остается только немного подождать нужного момента и бросить спичку.

Лора остервенело резала в тарелке листья салата, и Гай подумал, что попытаться стоило. Краем глаза он следил за Амико, которая что-то говорила Долорес, и это беспокоило его не меньше, чем вопросы матери.

Началась перемена блюд. Когда внесли суп из сока помидоров с лепестками фиалок, Долорес переглянулась с Базилем. Гай опять начал думать про тот разговор. Да, Базиль что-то знал, как только он закончит с книгой, надо будет прижать старика.

На десерт подали персики с муравьями. Гай терпеть не мог этого постмодернизма в еде еще с Парижа, но Долорес считала, что так только можно произвести впечатление на искушенную публику, мы тут не лыком шиты, говаривала она. Притащился француз-повар. Немного заикаясь, на ломаном таротском он прочитал пятиминутную лекцию о том, что муравьев не нужно скидывать с персиков, попадая в рот, они вбрызгивают кислоту, и вместе с персиком едок получает новый, ни с чем не сравнимый вкусовой опыт. Повар мог говорить и десять минут, никто не испытывал желания начинать есть муравьев. Долорес показала пример: отрезала тонкий ломтик (с муравьем или без, отсюда Гаю было не видно) и, отправив его в рот, прожевала. Вздохнув, многие последовали ее примеру. Соседи Гая малодушно распугивали муравьев из тарелки, пытаясь незаметно дуть на персики. Гай отказался от десерта, в который раз нарушив этикет. На лицах соседей было написано унылое: «А так можно было?..»

Наконец Долорес поднялась со своего кресла – обед официально закончился:

– А сейчас я приглашаю всех в библиотеку – увидеть и даже прикоснуться к лотам завтрашнего благотворительного аукциона.

Толпа – нарядная, в облаке парфюмов – заполнила коридор, с трудом пробравшись сквозь гостей, Гай настиг Амико только в библиотеке. Долорес стояла перед стеклянной витриной, внутри которой был раскрашенный, покрытый лаком, но изрядно облезлый деревянный женский бюст. В груди у деревянной женщины было круглое отверстие, так, будто кто-то аккуратно вынул у нее сердце.

– Перед нами реликварий XIV века, – торжественно произнесла Долорес. – В нем много сотен лет в Ватикане хранилась капля крови Девы Марии…

Амико внимательно слушала, как будто не замечая Гая.

– О чем вы говорили? – спросил Гай через минуту, не выдержав ее молчания.

– Мы говорили о тебе.

– Обо мне? – он сперва решил, что ослышался.

– Она говорила, что ты незрелый, эгоистичный, эмоционально распущенный, влюбчивый, но это никогда не длится долго. Одна из твоих кратковременных пассий вообще умерла. Ну, с кем такое бывает? Слишком много пьешь, наркотики опять же. А хуже всего…

Гай с облегчением вздохнул.

– Да, неплохой план: напугать тебя. Что ты ей ответила?

– Что ты хорош в постели.

– Неплохо, – согласился он.

– И я не увлечена тобой.

– И она тебе поверила?

– Похоже, что да. Я много раз убеждалась, что быть красивой довольно выгодно.

– А что ты думаешь, она сказала тебе правду про меня?

– Думаю, да.

Гай хмыкнул.

Долорес открывала стеклянные дверцы шкафа с реликварием, приглашая гостей ближе рассмотреть святыню. Начальный лот был сто двадцать тысяч долларов.

– Нам здесь больше делать нечего. Не хочешь пройтись? – спросил Гай немного неожиданно для себя самого.

– Давай, – она пожала плечами. – Ваше мероприятие напоминает мне церковь стартапов в Сан-Франциско.

– Что?

– Ну, типа ничего святого.

Они двинулись к выходу из библиотеки и, с трудом протиснувшись сквозь толпу, вышли наружу через главный вход к фонтану. Гай сорвал два раскрывшихся цветка розы с куста и сунул их в карман пиджака.

В ясном черном небе висела почти полная луна, воздух был сырой, ветер приносил ароматы лавра, полыни и отголоски лаванды.

– Кстати, – вдруг вспомнила она, – почему в сети нет фотографий вашей семьи? И вообще, тебя нет даже на фейсбуке.

Лицо Гая стало отстраненным:

– Я думал, ты знаешь.

– О чем?

– Моя семья принадлежит к католическому ордену криптоанархистов. Как и почти вся знать в Тароте.

– Криптоанархисты? Я думала, это медийный миф, – поморщилась Амико.

– Ну вот теперь ты знаешь, что мы и вправду существуем, – кивнул Гай. – Пойдем, покажу тебе кое-что.

Он выбрал одну из дорожек, ведущих вглубь леса, и очень скоро они вышли на широкую аллею между высоких деревьев. Шли какое-то время в темноте. Постепенно впереди замелькали огоньки, их становилось все больше, они дрожали на ветру, походили на облако вдали, издававшее нездешнее золотое сияние.

– Что это? – спросила Амико.

– Таротское кладбище.

– Нарядно.

Лес незаметно кончился и перед ними открылся луг с россыпями голубых и белых цветочков. И куда ни бросишь взгляд, повсюду, справа и слева, были надгробия: невысокие и побольше, украшенные венками обелиски и внушительные бюсты, целые усыпальницы с барельефами, кое-где уютно уснувшие скульптурки ангелов под кустами жимолости и жасмина. И почти у каждого надгробия теплилась лампадка. Эти пляшущие огоньки утешали и пугали одновременно потусторонним, молчаливым присутствием мертвых.