Айван Зорн - Гнев [litres]

– Амико, это же TE ABSOLVO! Отпускаю тебе твои грехи! Последние слова в исповеди. Два слова, а не одно, и вместо M – B. Это третья строка седьмого сонета, а не первая. Я думал двойное «а» в коде – случайная опечатка, но я ошибся!

Какое-то время он слышал только свое дыханье.

Потом Амико сказала:

– Te absolvo.

И Гай перестал дышать. Он поднял глаза и столкнулся с внимательным взглядом матери. Она не любила, когда за столом кто-то использовал телефон. И сейчас по ее глазам Гай понимал, что еще секунда – и она будет в ярости, если он не положит трубку.

– Не может быть – прошептала мрачно Амико.

И еще через несколько долгих секунд:

– Гай, я ее вижу…

– Отлично, – выдохнул он. – А теперь быстро убирайся оттуда. Встретимся у меня в подвале.

Гай нажал отбой на телефоне, краем глаза увидел, что мать поднялась и пошла к выходу.

По его подсчетам, Амико должна была появиться у него минут через двадцать.

Он почти в шаге от своей цели. Резко встав из-за стола, столкнул бокал с шампанским, который разлетелся по мраморной плитке. Он так долго мечтал, как изменится его жизнь, когда он вырвется из Тарота… Но теперь ничего особенного не почувствовал. Только от одной мысли никак было не избавиться: тот разговор Долорес с Базилем.

В этом странном состоянии возбужденного бесчувствия он не заметил, как дошел к себе и бросился в кресло. Так он сидел какое-то время со стаканом виски в руках, не притрагиваясь к нему, запутавшись в смутных мыслях, как в прибрежной, режущей острыми краями осоке.

За дверью раздался шорох и в следующую секунду она распахнулась. Амико шагнула через порог со свертком в руке.

Она сбежала с лестницы, подошла к столу и положила сверток. Гай с осторожностью стал разворачивать темно-зеленый бархат. Раскрыл книгу, склонился и начал листать. Потом вдруг замер на мгновенье, поежился, как будто увидел привидение. Пробормотал:

– Да, это она.

Закрыл книгу и отодвинул от себя. Затем наклонился и, вытащил из-под стола черный портфель с красной биркой. Завернул книгу обратно в бархат, вложил в портфель и запер замок на портфеле крошечным ключом. Протянул ключ Амико и спросил:

– Перевозчик уже в Тароте?

– Еще нет, – Амико посмотрела на часы, – Ее самолет приземлится через четыре часа. Я поеду в аэропорт передать ей портфель.

Гай как-то рассеянно потер лоб.

– И когда она теперь исчезнет? – спросила Амико.

– Она не исчезнет. По крайней мере, пока ее заново не запечатать.

– Запечатать? Ты считаешь, что есть еще и обратный код?

– Да. И я, кажется, знаю, какой. Но к черту меланхолию, давай-ка праздновать!

Он улыбнулся и взъерошил волосы рукой. Встал с кресла и вдруг снова стал серьезным. Они стояли, как школьники, опустив руки по швам, и смотрели друг другу в глаза.

Для Амико любовь сводилась к сексу и была похожа на сложную поножовщину. В стиле «от вас останутся только череп и ребра. Нормально, нам достаточно». Она тщательно, до маниакальности берегла свое одиночество.

Гай молча смотрел на нее, а ей вдруг показалось, что она впервые встретила того, кто не собирался бороться с ней, присвоить или убить. И почувствовала то, что сперва не имело названия, но потом она объяснила себе как благодарность.

– Я… Ты знаешь… Я…

– Ты никогда раньше не занималась сексом? – догадался вдруг он, сам до конца в это не веря.

– Мне это было не нужно.

Гай целовал ее лицо, очень медленно, как будто боясь, что она исчезнет, растворится в ночном сумраке. И отстраненно, как сквозь сон, сказал:

– А хочешь… – задержал дыхание, – попробовать?

Амико уехала на встречу с перевозчиком, и Гай не знал, чем себя занять. Он так нервничал, что никак не мог отвлечься. Пошел в халате на кухню что-нибудь съесть, но не смог себя заставить. Решил сварить кофе. Прислуга куда-то подевалась. Впрочем, Гай был слишком занят своими мыслями, чтобы всерьез озаботиться тем, что на кухне никого нет.

Пенка на кофе поднималась медленно, Гай смотрел на нее и тихо злился. И тут ему на глаза попалась раскрытая утренняя газета «Голоса Тарота», на первой полосе красовался большой заголовок красными буквами: «Крысиный зов». А под ним чуть мельче шел текст: «С первого ноября Тарот закрыт на въезд и выезд. Этой ночью была зарегистрирована вторая смерть заболевшего после укуса крыс. Правительство устанавливает двухнедельный карантин и комендантский час, которые, возможно, будут продлены». Новость заканчивалась призывом волонтеров присоединиться к рядам официальных крысоловов.

Карантин. Он не мог поверить. Сел на стул и прочитал еще раз. Газету отпечатали под самое утро. Как это возможно? Она знает! Это не может быть просто совпадением. Он стал ходить с газетой в руках взад-вперед, кофе убежал и с шипеньем залил плиту. Гай чертыхнулся, выключил плиту и бросился вон из кухни.

На лестнице он чуть не столкнулся с горничной матери.

– Где моя мать? – спросил он не поздоровавшись. Она испуганно всплеснула руками, махнула в сторону розовой гостиной и побежала по лестнице вниз. Он шел так быстро, что чуть не спотыкался, путаясь в полах халата, и, наконец, почти вбежал в комнату, уставленную розами. Гай давно не заходил сюда и уже забыл, что каждый день, пока сад цвел, в розовую гостиную приносили свежие цветы. Аромат ударил ему в голову, и он резко встал посреди гостиной.

Мать сидела, удобно откинувшись в кресле напротив окна в парк, и пила чай. Повернула голову на шум и теперь смотрела на него молча, осуждая его растрепанный вид и бесцеремонность, ожидая, что он скажет в оправдание.

Гай выдохнул:

– Мама, крысы – твоих рук дело?

Он смотрел, не отрываясь, ничего не изменилось в ее лице. Наконец она разжала губы и медленно, отделяя слова, произнесла:

– Доброе утро. Давай только без драмы, Гай. Крысы – всего лишь инструмент в управлении страной в сложные времена. Все должно быть на своих местах. И только это по-настоящему важно. Крысы – на своем месте.

– Люди умирают, – Гая сжал зубы до неприятного скрипа в ушах. – Как ты можешь так поступать?

– Люди всегда от чего-нибудь умирают. И глупо этим не воспользоваться в государственных интересах.

– Это так… – Гай схватился за голову, пытаясь подобрать слово.

– Цинично? Вовсе нет. Просто сильный ест вкусного. А то, что не гнется – ломается. – И она отвернулась к окну, показывая, что разговор окончен.

В то утро Амико только что приземлилась в Нью-Йорке. Холод и снег приводили ее в состояние высшей степени раздражительности. Она так посмотрела на таможенника в ответ на вопрос, не везет ли она чего-нибудь запрещенного, что тот, почувствовав идущую от нее дурную силу, сам откатился в кресле в сторону, примирительно зевнув.