Айван Зорн - Гнев [litres]

– Гай, это искусство, свобода художественного высказывания, я же не политик. Твоя мать в прошлый раз даже не сказала ничего, ей явно все равно.

И к субботе Мира установила экраны, купила сотню рыб и поставила большой аквариум на площади Макиавелли. Была пресса, но прошло без эксцессов и, как хотелось надеяться Гаю, вполне безобидно.

А в понедельник он шел домой – полдня пришлось провести в унылом офисе брата в Сити. Мать всегда хотела, чтобы оба сына занимались международной торговлей, и он даже пытался ходить на встречи и разрабатывать сделки, заключил перспективный контракт с американской фармацевтической компанией. В конце концов, если он будет в Тароте с Мирой, возможно, ему понравится эта жизнь. Главное, что Долорес согласилась. Все как будто налаживалось. С тех пор, как появилась Мира, он впервые был по-настоящему счастлив. Чувство было таким непривычным, что сперва он даже не понимал, что же именно он чувствует, не мог объяснить, почему ему так хорошо. Он наклонился и сорвал цветок. Это был мак. Гай с наслаждением потрогал его шелковые яркие лепестки. «Счастье на ощупь», – подумал он.

Возле самого дома он увидел машину скорой, жандармов и зевак. Он тоже встал вместе с толпой, в подъезд не пускали. Но даже мысли не допускал, что что-то случилось с Мирой. С его Мирой. Когда выносили носилки и из черного пакета, не закрытого до конца, выбилась платиновая прядь, он попытался прорвать кордон жандармов. Кричал, рванулся изо всех сил, его ударили в живот, и он упал на колени. Слышал, как сквозь туман, голос жандарма, заломившего ему руки:

– Это для вашего же блага, господин Сентаво, для вашего же блага.

Последующие дни и месяцы он помнил смутно. Попробовал все, до чего смог добраться: наркотики, седативы, антидепрессанты, – заливая их алкоголем. Сперва пил в Аптеке, где Лисица на какой-то по счету день покачала головой и сказала:

– Сколько б ты ни выпил, достаточно не будет.

Потом, запершись на чердаке Миры, с задернутыми шторами, почти не вставал с дивана, глядя в мерцающий экран телевизора. Он не открывал никому дверь, делая редкие ночные вылазки, чтобы пополнить запасы веществ и алкоголя. Так прошел месяц или два, время потерялось и не беспокоило Гая.

А потом он устал. Все эти одинаковые, похожие один на другой дни и хрустально ясный момент прозрения: ничего никогда не изменится, все будет так же, беспросветный равнодушный холод навсегда.

Приходил Базиль, потом Тамерлан, но он не стал с ними говорить, даже не пустил на порог. А через два дня его нашла Долорес, когда он лежал в теплой ванне с порезанными венами.

И Гай оказался в клинике. Первые недели он много спал, а когда не спал, смотрел в потолок, почти без мыслей, не чувствуя ничего, кроме тупой апатии и сонной скуки. Мать приходила почти каждый день, гладила по руке, улыбалась, говорила, что все непременно наладится: это жизнь, не может быть, чтобы никак не было, как-нибудь обязательно будет. Перемена в матери так поразила его, что единственное обяснение, которое он нашел, – чувство вины. Вина и страх. Постепенно дозу лекарств сократили, а затем отменили и вовсе, и толстый слой ваты, в которую, ему казалось, он был завернут, с каждым днем становился все тоньше, пока не исчез совсем. А с ним вернулась неприглядная реальность. То, что Миры не стало, решило разом несколько довольно неприятных проблем Долорес, вплоть до революции.

От архива он отправился прямиком на чердак. Сам с собой он называл это комнатами в голове. Были комнаты обид, сюда он заходил без интереса, просто заглядывал, проверял, все ли из прошлого на местах. Были комнаты никогда не сбывшихся желаний. Были комнаты ненависти. В них он бывал часто. Но была среди них одна, в которую он боялся зайти больше всего на свете. Это была комната Миры. И сегодня дверь в нее открылась сама собой.

Он поднялся наверх, пару ступеней провалились на верхнем пролете, открыл дверь, последний раз он был здесь очень давно. Сел на матрас, на котором они столько раз засыпали вместе, и положил гроссбух рядом. Потом все-таки взял в руки, открыл. Все было так, как Базиль и сказал: 10 июля 2023 года записей было всего пять. Последняя – вечером этого дня: «Выдать Базилю 2 миллиона (наличные для Миры). И подпись его матери.

Он сидел на полу и раскачивался вперед-назад. Он так устал. Ему так нужно отдохнуть… Становилось темно. Надо было возвращаться в клинику, возможно, его уже хватились. И скорее всего, там его уже ждет Амико. Во всей его жизни единственное, что еще имело смысл, было вот это: Амико.

Таксист помотал головой:

– Нет, в старый город я вечером не поеду.

Мэй сидела с непроницаемым лицом:

– А за двойной тариф?

Таксист на секунду задумался, но потом сдавленно сказал:

– Нет.

В этом «нет» был оттенок неуверенности. Мэй молча вытащила из сумочки и показала ему три бумажки. Лицо таксиста осталось безрадостным:

– Деньги вперед, – сказал он уныло. Сгреб бумажки, сунул куда-то и повернул ключ зажигания.

– Но ждать я вас там не буду. – добавил он с отвращением.

– А возле ворот? – спросила Мэй, и в ее руках магическим образом появились еще три такие же купюры.

Водитель обернулся, посмотрел куда-то сквозь заднее стекло, мимо Зорна, и, еще больше сгорбившись, кивнул:

– Только один час и ни минутой дольше, опоздаете – пеняйте на себя.

Мэй сказала:

– Поехали уже, – и добавила:

– Как говорится, бог не выдаст – свинья не съест.

Таксист молча помотал головой.

На глазах сгущались сумерки, они ехали по Сити, минуя одинаковые кварталы. Машина остановилась возле темно-красного кирпичного дома в два этажа, втиснутого между домами побольше, почти сразу после въезда в старый город. Здесь они вышли и Мэй уверенно пошла наверх по ступенькам. Зорн посветил фонариком на табличку на двери, она гласила: «Корпорация «Сома», Нью-Йорк, филиал: площадь Макиавелли, 9, Тарот». Под надписью стоял логотип филиала – перекрещенные ключи.

Зорн вздохнул:

– Никогда не понимал смысла этой фразы, при чем тут свинья.

– Свинья просто под руку попалась, – ответила Мэй и сосредоточенно начала что-то искать в сумочке. – Как животное с бесовской природой. С местным символическим сознанием, я заметила, лучше использовать поговорки. «Бог не выдаст, – свинья не съест» значит, что шансов нет вообще, из помощников остался только Бог. Я уж не знаю как тебе, а по мне, Бог в помощниках – это полный провал.

Она была в бежевом плаще, в вельветовых перчатках мятного цвета, и Зорн во всех подробностях отражался в ее зеркальных очках с монограммой дома Диор. Мэй вытащила набор отмычек из сумочки и, повозившись немного, вскрыла замок и открыла дверь. Она собиралась шагнуть внутрь, Зорн удержал ее за рукав: