Оливия Штерн - Князь моих запретных снов [litres]

– Не понимаю.

– Что именно ты не понимаешь? – мягко спросил Винсент, поправляя очки в тонкой золотой оправе.

– Ничего не понимаю, – удрученно ответила я, – вот этого всего…

И тут его словно передернуло, как будто он вспомнил что-то очень плохое. Я и пискнуть не успела, когда он внезапно схватил меня за руку, ту, в которой я держала перо, и с силой вдавил в лист.

– Никогда! Слышишь? Никогда не смей так…

И вдруг осекся, торопливо отвел взгляд. А я замерла, не смея шевельнуться. Оказывается, Винсент не всегда добродушен и сдержан, я чувствовала, как бьется в нем бешенство, не находя выхода… И его рука больно сжимает мои пальцы, и перо сломано… И я не понимала, что такого я сказала и чем виновата, но осознала, что, похоже, с занятиями пора заканчивать.

– Простите меня, – голос дрожал, – я, пожалуй, пойду.

– Никуда ты не пойдешь! – рявкнул он, вновь впившись в меня взглядом. – Никуда, покуда не разберешься… во всем этом!

– Пустите… пожалуйста. Мне больно.

Видимо, он не сразу сообразил, что вцепился в мои пальцы словно клещами, а когда понял, резко отдернул руку и отвернулся.

– Я… – теперь его было едва слышно. – Прости меня. Пожалуйста. Я не хотел тебя испугать.

Торопливо поднявшись, я аккуратно задвинула стул.

– Я пойду…

– Останься.

Он стоял, повернувшись ко мне спиной, и я видела, как тяжело вздымаются плечи.

– Я вас расстроила, – сказала я тихо, – вы столько времени на меня тратите, а я… бестолочь.

Винсент медленно повернулся, и я поразилась тому, какой он бледный.

– Ты не бестолочь, Ильса. Но вот это твое «ничего не понимаю» напомнило мне сестру, которую я любил слишком сильно для того, чтобы возненавидеть. Она всегда так говорила. Не понимаю – и все. Вместо того чтобы сидеть и разбираться, до тех пор, пока не станет понятно.

– Простите, не хотела вас огорчать. – Я опустила голову.

– Сядь, – резко приказал он. – Ты уйдешь только после того, как мы разберем это сложение.

Но это же сон, верно?

Вздыхая, я отодвинула стул, снова уселась за стол, выжидающе смотрела на Винсента. Интересно, имею ли я право спрашивать?..

– Почему вы должны были возненавидеть свою сестру? – спросила кротко.

Он обошел стол, остановился за моей спиной, помолчал, а затем вдруг взял в свои руки мою, пострадавшую, с оставшимися красными пятнами на кисти. Я окаменела. Никогда… он никогда так не делал. И сердце замерло в груди, когда Винсент чуть наклонился и оставил на тыльной стороне моей ладони легкий поцелуй, словно пытаясь загладить свою вину.

– Потому что, – едва слышно сказал он, – она изменилась.

Потом он взял себе стул, сел рядом со мной, чуть сзади, достал новое перо из ящика.

– Давай писать, Ильсара. Хочешь ты того или не хочешь, но складывать числа ты будешь.

Чувствуя, как от волнения немеют пальцы, я подтянула к себе лист бумаги, обмакнула перо в чернильницу – и вздрогнула, когда Винсент, положив руку поверх моей, стал сам выводить цифры, медленно диктуя и поясняя, что именно он делает. Его теплое дыхание щекотало затылок, а у меня, казалось, последние мозги расплавились и поплыли вдаль. Все ощущения собрались в тугой узел там, где были его твердые пальцы, направляющие скольжение пера. И сонм невесомых крылышек, трепещущих где-то под ребрами.

…Но сложение, как ни странно, я осилила.

И уже потом, отпустив мою руку, Винсент как бы невзначай задел пальцами мое лицо. Даже не задел, легонько погладил по щеке, по виску, затем по шее.

– В замке Бреннен ученикам всегда выдавали ландышевое мыло. А от тебя пахнет розами.

– Это… соседка мне подарила, – пролепетала я, совершенно утратив понимание, что же происходит.

– Она тебя не обижает? – Еще одно, практически невесомое прикосновение к шее, словно бы поглаживание.

– Нет… нет, что вы…

– Ты.

Я вздрогнула.

– Я был не так уж тебя старше, когда попал сюда, – пояснил он, – и здесь поток времени меня не касается.

Так непривычно…

– Она хорошая девушка, Габриэль, – сказала я, – да и остальные… Альберт, Аделаида. Они хорошо ко мне относятся. Только вот Тибриус ар Мориш…

– Что опять натворил ар Мориш?

Я поерзала на стуле. Дело в том, что легкие поглаживания по волосам и по шее не прекратились. Винсент сидел за мной, и я не могла видеть его лица, а повернуться почему-то стеснялась. И эти прикосновения… внезапно будили во мне что-то новое. Тело постепенно утрачивало вес, я начинала себе казаться вылитой из воска фигуркой, которая плавает на теплой воде.

– Вчера в меня дохлую мышь бросили, – прошептала я, краснея, – но это ничего… я не боюсь мышей. В амбаре их много было, и я не боялась.

– Носи с собой мой кулон, – промурлыкал Винсент, – если этот ар Мориш что-нибудь задумает, ему не поздоровится.

И повторил:

– Прости меня, я… я никогда тебя не обижу. Но иногда, знаешь, накатывает.

– Почему ты здесь? Почему не вернешься в мир людей?

Молчание. Я обернулась и невольно отшатнулась. Глаза в этот миг у Винсента были совершенно сумасшедшие.

– Я не могу сейчас, – вот что он ответил, – не спрашивай больше.

Шагая на индивидуальное занятие с Ригертом Шезми, я откровенно трусила. Это оказалось сюрпризом для всех, то, что мне доведется первой отработать привязку и поиск человека, ушедшего в Долину Сна. То есть, как мне объяснили, второй брат Шезми, Рокрет, уйдет в Долину и где-нибудь спрячется, подальше от временных аномалий и хоршей, а мы с Ригертом отправимся его искать, но до этого мне придется реализовать привязку к Рокрету по оставленному им предмету, за чем внимательно будет следить Гвейла Шиниас.

Меня смущало то, что из группы новичков выбрали меня. Наставник Брист объяснил, что именно я, с моим порогом чувствительности, совершенно готова для подобных занятий. Следующим должен был идти Альберт, и только потом – Тибриус ар Мориш и Габриэль. Когда этот порядок объявили, ар Мориш на меня так посмотрел, что стало ясно: это последняя капля в чашу его ненависти. Мало того что деревенщина учится рядом с ним, так еще и во всеуслышанье объявлена более способной! Что ж, сторониться мне его до окончания учебы, это точно.

Трясясь и стискивая пальцы, я торопилась во внутренний двор замка, на тот участок, что между внешним и вторым кольцом стен. Там было организовано нечто вроде тренировочных площадок, каждую из которых – на всякий случай – еще и огородили высоким плетеным забором из толстой проволоки с колючками и даже накрыли сверху плетеной решеткой. Из-за этого площадки смахивали на огромные плетеные кубы, и до сих пор мы смотрели на них издалека. Да и подходить не особенно хотелось, эти клетки мне напоминали мрачные вороньи гнезда, что чернели на высоких акациях вокруг деревенского кладбища. В груди царапалось дурное предчувствие, что ничего хорошего внутри такого гнезда просто не может случиться, и, если бы я могла, то обязательно бы отказалась, но…