Евгения Дербоглав - Ребус [litres]

Профессиональное Объединение информации и репутации после этого инцидента подало в Префектуру требование повысить всем глашатаям без исключения жалованье на четверть, потому как данная группа граждан теперь находится под прицелом всемирного террориста. В Префектуре сказали, что это невозможно как для государства, так и для коммерции. После долгих препираний Префектура согласилась-таки выписать указ о том, что общественные глашатаи, а также специалисты по репутации оружейных и сырьевых заводов и прочих важных коммерческих компаний будут получать индексируемое в позитивную сторону жалованье в соответствии с неизбежным падением курса союзного. Иные глашатаи ценностных привилегий не получили, зато им отныне полагались розовые флажки для передвижения на экипажах и дополнительный выходной раз в тридцать дней.

Вица тогда была студенткой, но после получения сертификата от профессии не отказалась. Она занималась реагированием по насильственным преступлениям, к работе Эстра относилась с особо любовным скотством. Благодаря известности Ребуса многие преступники старались подделать свои мерзости, выдав их за его творения, и когда очередная полицейская группа наткнулась на результаты деятельности какой-то банды в Техническом Циркуляре, Вица предложила шеф-следователю и старшему глашатаю опубликовать статью.

– «Ребус сдулся»? – возмутилась начальница. – Да сказано же тебе, что это не Ребус! Жертвы не сами себя распотрошили, их убили, а затем вложили ножи в мертвые руки. Могли б доказать, так давно бы уже…

– Шеф, зачем время тратить? – зевнула Вица. – Выпустим статью, а он за нас с ними и разделается.

– Он с ними разделается так, что петля им покажется объятием наперсницы, Вица, – ужаснулся шеф-следователь.

– Да, а нам потом скажут, что полиция не умеет работать, – добавила старший глашатай.

– Нам это уже сорок лет говорят, чего мы там не слышали, – фыркнула она.

Ралд всё это знал, как знал все курьезы, сплетни и ужасы через третьи уши. Дитру за стаканом бодрящей настойки он поведал, что творят глашатаи – настоящая жестокость и скотство, вот что у них в головах.

– Даже наши гогские гражданские смертные казни и то человечней, – кривился он. – А отдать кого-то на растерзание Ребусу…

– Кто, ты говоришь, это предлагает? – вдруг поинтересовался Дитр.

И Ралд рассказал. А Вица свою статью продавила, и в «Союзном граните» вышла писанина о том, что Ребус, судя по резне в Техническом Циркуляре, стареет, теряет хватку и вообще скоро разучится убивать. Надо же такое – вместо того, чтобы заставить жертв самокончиться, он вульгарнейшим образом их убил собственноручно, как простой бандит, и вложил ножи в их мертвые длани.

Маньяк отреагировал незамедлительно, и через несколько дней вся банда, вопя от ужаса, синхронным прыжком ринулась с крыши таможенного склада. К их шеям были привязаны петли, и пока полиция не разобралась со всем, они чудовищной гирляндой болтались вдоль складской стены, на которой было написано «Подделки».

Вица стояла около суетящихся коллег в униформенных плащах и попивала дешевое вино прямо из горлышка. Кто-то постоянно пытался бутылку у нее отобрать, чтобы отхлебнуть самому, но Эстра шипела, что бутылка полностью ее, она заслужила, потому что молодец.

– Омерзительная девка, – прокомментировал Ралд.

– Весьма, – уважительно добавил Дитр. – Именно такая, какая нам и нужна. Скажу Генмисе, чтобы взяла ее к себе, уедет с нами в Гог.

– Да она же жестокая как демон! – охнул Ралд.

– Лишь бы не как Ребус, – Дитр улыбнулся. – Справиться с ним могут лишь ему подобные. Вица жестокая, а ты самовлюбленный.

– А ты тогда у нас какой? – фыркнул он, покосившись на приятеля.

– А я просто умею ненавидеть.

Вицу он хотел видеть менее всего на свете телесном, как он думал поначалу, пока к нему не пришёл сам шеф-врач Больничной дуги по имени Шорл Дирлис. Старик властно зыркнул на Ралдова врача из-под пенсне, и тот, пугливо кивнув, поспешил удалиться. Дирлис, как Ралд и понял, пришёл позлорадствовать. Когда-то ему, как и Крусте, тоже досталось из-за дела Ребуса, но ничего не смогли доказать, и врач выкрутился. Но такого Дирлис не простил, он вообще был из тех людей, что ничего не забывают и никогда не прощают.

– Интересное состояние у вашего шефа, Найцес, – заявил он, без приглашения усаживаясь к нему на койку. – Да и вы не отстаёте. Дайте-ка… – он протянул костлявую ладонь к лицу Ралда и притронулся к повязке. Ралд перепугался, что шеф-врач сейчас повязку сдёрнет, однако этого не произошло. – Вот это тьма, вот это действительно потрясающе. Это как раз то, – Дирлис ухмыльнулся, – что вы искали в моей жизни, верно, Найцес?

Ралд против воли вжался в подушку. Когда они трясли Дирлиса, когда тот попал на судебный процесс, он был таким же едким и сухим, но тогда не мог причинить вреда. Сейчас же шеф Больничной дуги без слов намекал, что Ралд с Дитром оказались в его власти, и Ралду стало страшно. Дирлис, кажется, это понял.

– Вы можете не беспокоиться, офицер, – наигранно добродушно проговорил он. – Меня и моих коллег учили ремонту людей, а не их уничтожению. Какими бы эти люди ни были. Даже такими, как вы и Парцес. Даже такими, – он наклонился к Ралду и перешёл на шепот, – как Ребус.

Ралд молчал, чувствуя, как пульсирует боль в его глазнице.

– То обвинение, по которому меня, уважаемого члена медицинского сообщества, спасшего жизни тысяч пациентов, вы с коллегами решили бросить в досудебный застенок, оторвав от работы, – тихо, но внятно шипел Дирлис, – полностью и абсолютно обосновано и верно. Хотите моего признания, Найцес? Хотите услышать?

Ралд замотал головой, но Дирлису было плевать:

– Я, Шорл Дирлис, шеф-врач Больничной дуги, полностью и абсолютно признаю свою вину в том, что я, тогда ещё лишь рядовой хирург, содействовал всемирному массовому и серийному убийце Рофомму Ребусу начиная с года тысяча двадцать шесть, когда вас, сопляков, не было ещё и в мыслях у ваших мамаш. В тот день с ранами различной тяжести в Больничную дугу попали двести человек, и всех, кто умел держать скальпель, послали в отделение неотложной помощи. Я занимался черными опухолями, но в тот день мы с коллегами трудились до утра, спасая жертв Ребуса. Газет мы прочитать не успевали, мы не знали, что Ребуса подстрелили, но он смылся. Узнал это я, когда притащился к себе домой и обнаружил его сидящим у меня в гостиной. «Эр номинно, Дирлис, – сказал мне он, – почини-ка это». И он задрал тальму и рубашку до плеча, показал предплечье, куда его ранило, он перетянул его какой-то тряпкой. Я встал как вкопанный. Я не видел его с института и до сих пор не верил, что наш красавец-однокашник и это чудовище с мало совместимыми с жизнью ожогами – один и тот же человек. Ребус, очевидно, это понял, и ухмыльнулся мне так, что я чуть не обделался, хотя привык к увечьям и уродствам. «Ну что же ты, Дирлис, – сказал он, – это же я, Рофомм, Головной с отделения теории всемирных сил. Лорца всегда говорила, что ты лучший, поэтому я и пришёл к тебе». Я молчал тогда, как вы сейчас, прикидывая в уме, что он сделает, если я ему откажу. Глаза у него были чёрными: не темно-карими, какими они бывают у гралейцев, а чёрными от всемирного напряжения, с которым он превозмогал боль в развороченном предплечье. Я кивнул, достал инструменты, которые были у меня дома, предложил ему дурман, но он отказался, заявив, что не доверит никому себя в бессознательном состоянии и очень надеется, что я его пойму. «Но если ты хотя бы подумаешь сделать своим скальпелем что-нибудь не то, Шорл, ты сам себя вскроешь от пупа до носа, – предупредил он меня, – поэтому будь осторожен». И без единого слова я сделал то, что должен был делать, то, чему меня учили, то, что меня заставили. Всемирное отвращение рвалось из меня в рану этого недочеловека, оно желало сгноить её вместе со всем телом, и я обливался потом, заглушая в себе это непрофессиональное стремление. Он пациент, Шорл, говорил я себе, каким бы он ни был, ты должен помочь и починить, тебя попросили, ты должен. Когда я закончил со швами и наложил повязки, он оделся и, поблагодарив по-гралейски, пошёл к выходу. И тут я решился. Я сказал то, в чём меня потом обвиняли.