Евгения Дербоглав - Ребус [litres]

– Я знаю, что у вас не было телесной связи, омм Ребус, – перебил его Дитр. – К вашему сожалению или счастью, я знаю о вас многое.

Ребус, который уже взял сына на руки, прищурил свои красивые глаза. Он заговорил изменившимся, шипящим голосом:

– Я надеялся на конфиденциальность, господин-как-вас-там. Вашим приспешникам нужна была старая гралейская кровь – вы меня получили. Я надеялся, вы отстанете от меня навсегда. И в смерти его матери виноват не я, а лишь…

– Урномм, – устало вздохнул Дитр, – успокойтесь. Я не из Чистой Коммуны. Я из полиции. – Увидев, что Ребус совсем перепугался, Дитр принялся торопливо объяснять: – Я не на задании, а действую по собственным мотивам – только не спрашивайте меня о них. Если б я мог спасти Лирну Сиросу, я бы обязательно это сделал. Но у этого ребенка есть только вы.

– Но ведь… – сипло начал гралеец, стыдясь того, что хочет сказать. – Меня сватают уважаемой молодой даме из варкской семьи, у нашего рода есть репутация, а этот ребенок… он же незаконнорожденный, и даже если я признаю его, то связь с сектантами… репутация моей семьи…

Дитр понял, что злость, вскипевшая вдруг в нем, принадлежит ему и только ему, и тень здесь ни при чем. Это напоминало желание подбить глаз Ралду Найцесу, только было гораздо свирепей.

– Трус! – рявкнул шеф-следователь, опустив кулак на подушку. Водосвинка, по-хозяйски лежавшая на диване, возмущенно хрюкнула и вскочила.

– Нет, я не…

– Вы просто изнеженный трус, Ребус! Я всегда считал, что гралейцы – при всех ваших смешных недостатках – храбрые люди, которые готовы жертвовать собой ради своих земляков. А вы не хотите признать родного сына! Его мать просила у вас помощи, верно? Когда сбегала от мракобесов из своей Коммуны – она просила вас помочь ей? А вы откупились от нее из страха, что вскроется ваше участие в ритуале. Вы просто…

Ребус отступил от него на шаг и чуть не споткнулся о передвижной столик, и оттого стал еще крепче прижимать к груди сверток.

– Да перестаньте же вы! – прошептал он. – Вы явно из другой среды, вам не понять…

– То, что вы жалкий тип, понятно даже такому не обезображенному репутационными соображениями человеку, как я, – парировал Дитр.

Они оба умолкли. Ребус сел в кресло, не выпуская из рук сына. Он хмурился, рассматривая младенца, но мало-помалу напряжение сходило с его бледного лица. Водосвинка подошла к хозяину и ткнула его носом в колено, требуя, чтобы ее чесали под подбородком. Ребус поднес сверток к морде грызуна, и зверь мирно обнюхал младенца.

– Красивый, да, Гафель? – сказал он питомцу. Подняв взгляд на Дитра, Урномм Ребус спросил: – У него есть имя? Или только моя фамилия?

– Есть. Его мать оставила записку дому сирот о том, что ребенка зовут Рофомм Ребус.

– Хорошее имя, – одобрил отец, поглаживая сына по лицу своим белым пальцем. – Перед тем как уйти, она спросила меня, как будет звезда по-гралейски. Я ответил, что «рофе». Так вот к чему это было. Хорошее имя.

Дитр ушел от него, так и не представившись. Он уходил от него даже не взяв обещания вырастить сына достойным человеком, ему казалось, что сделал он все на свой страх и риск. Выйдя за калитку, он пошел по спящему поселку – прямиком туда, где начинались золотые нити, зовущие его нестись вперед со скоростью мгновения.

Дитр не стал переноситься на семьдесят лет вперед, решив, что хватит и сорока. Поселок Марил больше не был поселком, а особняк Ребусов разросся вширь и ввысь огромным строением.

Снова было тепло, а людей стало куда больше. Особняк Ребусов не был жилым зданием, а по обеим сторонам от ворот стояли охранники с ружьями. Они были одеты в незнакомую Дитру форму – их одежда напоминала одновременно гралейские кафтаны и полицейские плащи, на голове у них были серые береты с голубой звездой. Молодой человек, оттолкнув Дитра, быстро прошел к воротам. Охранник остановил его и потребовал что-то на гралейском языке. Молодой человек достал личник, охранник изучил документ, вернул владельцу и растворил калитку. Кругом говорили и на варкском, и на гралейском, обоих языков звучало поровну. Городок находился на границе двух стран, но Дитр знал по Виалле и покойному коллеге Коггелу, что диаспора спокойно между собой разговаривает на родном языке. Здесь же были не только гралейцы, судя по лицам, но и варки.

– …я изучала мнение масс, и листовки… – говорила одна из девушек, гурьбой пробежавших мимо Дитра.

– Не масс, а граждан, – поправила ее коллега.

Галдя, глашатаи побежали к уличному продавцу холодных сливок и принялись наперебой заказывать себе лакомства у лоточника. Несколько мужчин с чертежными досками мрачно выходили с территории особняка, и один из них нервно схватил за локоть молодого человека, который позевывая шел им навстречу и вытаскивал личник.

– Огел, где макет?

– Ой, отстань, сроки еще…

– Сроки горят! – рявкнул мужчина и всучил ему чертежную доску. – Чтоб красиво было, а не как обычно.

Творилось что-то странное. От гралейского духа Марила не осталось и следа. Перед Дитром расстилался очень прогрессивный и очень безликий город, который лишь по теплолюбивым растениям можно было принять за северное поселение. Механическая лошадь – одна из тех, что в Гоге таскала самые неприятные грузы или возила излишне буйных пассажиров вроде детей, была запряжена в каретный поезд. Экстерьеры вагонов уже начали использовать в коммерческих целях, однако Дитр впервые видел такую странную рекламу. «Выбирай, избавляй», – гласил первый вагончик. «Голосуй, освобождай», – было написано на втором. «Всемирная государственность», – сообщали крупные буквы на третьем.

– Возьмите ленточку, гражданин, – к Дитру подбежал мальчишка и всучил ему ярко-голубую ленту. – Повяжите вокруг предплечья в знак солидарности с согражданами, – оттараторил он и был таков.

Дитр поглядел на ленточку из недорогой, но крепкой ткани. На ней было вышито мелкими черными строками: «Я, гражданин агломерации Акк, гордо и всемирно признаю себя свободным. Мои ценности принадлежат лишь мне, но мое сердце – моим согражданам. Я не хочу, чтобы за меня принимали решения чужаки, которых я не выбирал править моей судьбой и судьбой моих сограждан. Я – чту всемирный выбор, моя страна – это я».

Ленточка была непростая. Дитр почувствовал, что слова по мере прочтения звучат в его сознании маршевой песней и вдохновленным хором мужчин и женщин. Это была «Родная высота», но слова были иными, чем их знал Дитр в варкском переводе. Вероятно, нездешний хор пел на всех языках сразу, но слышал Дитр лишь варкский.