Джим Батчер - Архивы Дрездена: Летний Рыцарь. Лики смерти

И все. Ничего у меня больше не осталось от родителей. До меня доходили кое-какие слухи, что моя мать общалась с разной не самой приятной публикой. Ничего конкретного — так, случайные реплики. Один демон сообщил мне, что родители мои были убиты, и та же самая тварюга намекнула еще на то, что у меня имеются родственники. Помнится, я отмахнулся тогда от этой темы, решив, что демон грязно врет.

Впрочем, с учетом того, что Никодимус и Чонси служили по одному ведомству, мне, возможно, не стоило доверять и динарианцу. Он вполне мог и сочинять. Запросто мог.

А если нет?

«Заставь его говорить дальше, — решил я. — Выуди из него побольше информации». Терять мне, похоже, было особенно нечего, но недаром говорят: знание — сила. Может, и удастся обнаружить какую-нибудь зацепку…

Никодимус чиркнул спичкой, раскурил трубку и выпустил несколько клубов дыма, с легкой усмешкой поглядывая на мое лицо. Черт, он видел меня насквозь. Я старался не встречаться с ним взглядом.

— Гарри… Вы позволите называть вас Гарри?

— А что изменится, если я скажу «нет»?

— Это просто больше расскажет мне о вас, — сказал он. — Мне бы хотелось познакомиться с вами — и я всегда предпочитаю обойтись без услуг дантиста, если есть возможность избежать этого.

Я сверлил его взглядом, дрожа под ледяной водой. В голове продолжал стучать кузнечный молот; боль от веревок терзала запястья.

— Кстати, позвольте спросить: к какому гребаному дантисту вы ходите? Ортодоксу де Саду? Или доктору Менгеле? А?

Никодимус пыхнул трубкой и с любопытством посмотрел на мои веревки. Вошел еще один человек с непроницаемым лицом — худой, постарше первых двух, с густой седой шевелюрой. Он толкал перед собой сервировочную тележку. Приблизившись, он разложил маленький столик и поставил так, чтобы на него не летели брызги. Никодимус повертел трубку в пальцах.

— Дрезден, вы позволите быть с вами откровенным?

Я предположил, что в тележке разложены всякие блестящие инструменты, имеющие целью запугать меня.

— Откровенным так откровенным. Полагаю, мне это безразлично.

Никодимус покосился на слугу, поставившего вокруг столика три складных стула, потом накрывшего столик белой скатертью.

— Видите ли, вы ведь сталкивались уже со многими весьма опасными созданиями. Однако в большинстве своем все они были изрядными идиотами. Я по мере сил стараюсь избегать этого… собственно, именно поэтому вы связаны и стоите под водой.

— Вы меня боитесь, — сказал я.

— Ба, да вы ведь уничтожили троих опасных чернокнижников, нобля вампирской Коллегии и даже одну из Королев фэйри. Они недооценили вас, а также ваших союзников. Я — нет. Полагаю, вы можете расценивать ваше нынешнее положение как комплимент.

— Угу, — буркнул я, смаргивая ледяную воду из глаз. — Вы чертовски добры.

Никодимус улыбнулся. Слуга открыл тележку, и в ней обнаружилось нечто куда более дьявольское, нежели старые добрые пыточные инструменты. Там был завтрак. Старый слуга принялся накрывать на стол. Картофельные котлеты. Немного сыра. Печенье, ветчина, колбаса, оладьи, тосты, фрукты. И — господи! — кофе. Горячий кофе. Запах апперкотом врезал мне по желудку, и тот — как он ни замерз — задергался у меня внутри, прикидывая, как бы вырваться на волю и урвать хоть немного еды.

Никодимус сел, и слуга налил ему кофе. Наверное, наливать кофе самостоятельно было ниже его достоинства.

— Я ведь пытался удержать вас подальше от этой истории.

— Угу. Очень мило с вашей стороны. Не вы ли отредактировали то пророчество, о котором говорила мне Ульшаравас?

— Вы и не представляете себе, как это трудно — поймать посланца Небес в западню.

— Ну-ну, — кивнул я. — И зачем вам все эти хлопоты?

Никодимус не снизошел даже до того, чтобы плеснуть себе в кофе сливок, сахара… Ложка звякнула о блюдце.

— У меня сохранились приятные воспоминания о вашей матери. Мне не слишком сложно было сделать это. Так почему бы и нет?

— Вот уже второй раз вы упоминаете мою мать, — заметил я.

— Да. Я уважал ее. Что, вообще-то, для меня в высшей степени нехарактерно.

— Так уважали, что сцапали меня и притащили сюда? Ясно.

Никодимус помахал рукой:

— Так вышло. Мне необходим некто, обладающий некоей метафорической массой. Вы вмешиваетесь в мои дела, вы не лишены способностей, к тому же вполне соответствуете рецепту.

Рецепту?

— Какому еще рецепту?

Он отхлебнул кофе и блаженно зажмурился. Ублюдок.

— Насколько я понимаю, мы переходим к той части разговора, в которой я открываю вам свои планы?

— Можно подумать, вы можете что-то потерять.

— И наверняка вы ожидаете, что я открою вам при этом и свои слабые места. Я уязвлен таким отсутствием уважения ко мне как к профессионалу.

Я стиснул зубы:

— Трус.

Он поддел вилкой кусок ветчины и задумчиво пожевал.

— Вам достаточно знать, что произойдет одно из двух.

— Нет, правда?

Мастер остроумного ответа — вот кто я.

— Разумеется. Или вас освободят и вы разделите со мной этот скромный завтрак… — Он взял со стола слегка изогнутый, острый на вид нож. — Или я перережу вам горло, как только покончу с трапезой.

Он произнес это достаточно жутко — без всяких мелодраматических штучек. Как нечто само собой разумеющееся. Так обычно говорят о том, что вынесут после завтрака мусор.

— Старый добрый ультиматум: «С нами или в могиле», — буркнул я. — Ха, сколько раз я его слышал, а он все не выходит из моды.

— Боюсь, вся ваша биография свидетельствует, что вы слишком опасны, чтобы оставлять вас в живых, а мне нельзя выбиваться из графика, — сказал Никодимус.

График? Значит, времени у него не так много.

— Знаете, так я становлюсь очень несговорчивым. Не принимайте это как личное оскорбление.

— Ни за что, — заверил он меня. — Это нелегко для нас обоих. Я бы испробовал на вас разные психологические приемы, но, боюсь, я не в курсе последних достижений в этой области. — Он взял с блюдца тост и намазал маслом. — Хотя, с другой стороны, не так много психологов умеют править колесницами… Так что, полагаю, здесь можно найти некий баланс.

Дверь снова отворилась, пропуская в помещение молодую женщину. У нее были длинные, спутанные со сна волосы, темные глаза и лицо слишком вытянутое, чтобы назвать его красивым. Красное шелковое кимоно она затянула поясом кое-как, так что при ходьбе оно то и дело распахивалось; белья под кимоно явно не было. Как я уже сказал, в Преисподней холодно.

Девушка зевнула и лениво потянулась, искоса поглядывая на меня:

— Доброе утро. — Говорила она с таким же странным акцентом, напоминающим британский.

— И тебе, малышка. Гарри Дрезден, полагаю, вас еще не представляли моей дочери Дейдре.