Евгений Прядеев - Люмпен

Сечкин посмотрел на меня с недоумением, затем почесал затылок и выдохнул:

— Извини меня! Я был неправ! Ты не гнилой!

Я в свою очередь почесал переносицу и пробормотал что-то из серии «Бывает» или «Да ладно», в общем я даже сам не понял.

Сечкин кивнул, повернулся на сиденье прямо и тронул автомобиль с места.

— Заедем в магазин, купим мне чистую футболку, — пояснил он свои действия глухим голосом. — Заодно пообедаем и решим, что будем делать дальше. Наверное, ты действительно прав, и я что-то делаю не совсем правильно.

Рома выглядел расстроенным и необычайно задумчивым. Виданное ли дело, за всё то время, что мы ехали до магазина одежды, кстати весьма пафосного и дорогого, мой коллега ни разу даже не улыбнулся. С таким же угрюмым выражением лица он потребовал у продавщицы голубую футболку, обозначив размер и жестом остановив все её рассказы о новых коллекциях и модных тенденциях этого сезона.

— Ну так что, какие у тебя мысли, что делать дальше? — облачившись в новое и чистое, настроение Сечкина явно улучшилось, хотя отголоски наших разборок ещё слышались в его голосе.

— Ты не поверишь, — не смог удержаться я от сарказма. — Ходить и задавать глупые вопросы.

Заметив, как дернулся мой собеседник, я немедленно перестал паясничать и постарался объяснить своё заявление.

— Ты сам помнишь, что у любого преступления должен быть мотив. Один из возможных вариантов показался нам самым очевидным, и мы немедленно его проверили. Как оказалось, вытянули пустышку. Значит необходимо искать правду где-то в другом месте. Кому он мог помешать?

— Ограбление отметаем в сторону? — то ли спросил, то ли констатировал Сечкин. — Он с тренировки шёл, явно в карманах только мелочь была, а нищие гопники, готовые убить за копейки, унесли бы с собой всё, включая сумку и обувь.

— Согласен, — подумав с минуту, кивнул я. — Здесь всё-таки больше похоже на какие-то личные мотивы. Или спортивные. Хотя сейчас я уже не представляю, кому кроме Юрия, могли помешать спортивные результаты Володи. Вроде бы ни у кого другого на дороге он не стоял.

— А если Володя был членом какой-нибудь криминальной группировки? — зажегся огонёк в глазах Сечкина. — Может быть, убийство Маркова — это начало войны между бандами за сферы влияния. Ты не знаешь, в этом районе есть какие-нибудь крупные сообщества?

— Конечно, есть, — не стал разочаровывать я Романа. — Торговцы оружием, два наркокартеля, а ещё иногда марсиане прилетают, когда у них земляне для опытов заканчиваются. Тебя кто именно интересует?

— Вот же ты! — задохнулся от возмущения Сечкин. — И ты ещё что-то обо мне говорить будешь! С тобой же решительно невозможно разговаривать серьёзно!

— Рома, ну ты сам себя слышишь? — возразил я ему. — Какие криминальные разборки? Будь Володя связан с бандитами, то информация об этом всплыла сразу после опознания. А если нет, то значит либо он чист перед законом, либо настолько мелкая сошка в преступном сообществе, что никто из-за него войну развязывать не будет.

— Я просто пытаюсь рассмотреть все варианты, — пробурчал коллега. — Кроме личных мотивов существует много других.

Он задумался, почесал затылок, а потом снова улыбнулся.

— Во! Допустим, он кому-то денег должен! Много! И отдать не смог! И у него хотели долг выбить, но случайно убили! Как тебе версия?

— Рома, ну о чем ты говоришь? — вздохнул я. — Если бы он был должен кому-то денег, то наверняка не покупал бы сестре наладонник, а просто отдал долг.

— Да нет же, Руслан! — воскликнул Сечкин. Видимо, новая идея уже увлекла и захватила его. — Наладонник — это копейки! Я тебе говорю, что он был должен много денег!

Рома посмотрел на меня торжествующе, но, натолкнувшись на мой скептический взгляд, опять начал нервничать.

— Что?! — практически закричал он, не понимая, чем вызвана моя улыбка.

— Назвать стоимость наладонника копейками может только человек, абсолютно оторванный от реальной жизни, — объяснил я Сечкину очевидную, в общем то, вещь. — Ты, наверное, забыл, как выглядит их квартира? Там половина обстановки стоит дешевле, чем одна эта вещица. Я тебе сейчас, наверное, страшный секрет открою, но будь уверен, буквально полгода, и сестра Володи продаст наладонник. Просто потому, что ей будут нужны деньги на еду и одежду, и будь уверен, им с мамой этих денег хватит надолго. Поэтому я крупно сомневаюсь, что у Володи могли быть, как ты выражаешься, огромные долги! Если и были, то явно не такие, за которые убить можно.

— Ну почему? — не сдавался Сечкин. — Может быть он хотел поставить деньги на свою победу? И ему была нужна какая-то сумма для этого?

— Рома, твоё упрямство сведёт меня с ума, — почему-то сейчас я начал испытывать удовольствие, чувствуя свою правоту. Это давало мне какое-то превосходство над Сечкиным и очень тешило самолюбие. Я видел, что он препирается со мной из-за чистого упрямства, и мне нравилось, что хотя бы в этом споре я могу одержать победу. — Это не ограбление и не выбивание денег. Я думаю, что нам в любом случае следует ещё раз поговорить с сестрой и всё таки встретиться с матерью погибшего. Если кто-то сейчас и может дать нам какую-то информацию о его делах, так это родные.

Я видел, что Роме хочется поспорить со мной ещё. Это чувствовалось в каждом его движении, но к моему удивлению, он сумел совладать со своим желанием и молча запустил двигатель автомобиля.

Он вообще дальше вёл себя неожиданно покладисто. Я даже начал подозревать какой-то подвох или пакость. Стоял у меня за плечом, внимательно слушал все мои вопросы и ответы на них. Даже не предпринял ни одной попытки вновь перетянуть на себя одеяло или продемонстрировать готовность немедленно спасти мир!

Впрочем, разговор с близкими погибшего Володи Маркова не принёс нам ничего особо ценного, что помогло бы сдвинуть расследование с мертвой точки. Сестра по-прежнему пребывала в истерике и постоянно сбивалась на рассказы о том, каким хорошим и замечательным был её брат. Если учесть, что почти каждые три предложения она начинала плакать, то признаюсь честно, этот опрос оказался для меня тем ещё испытанием.

С мамой Володи получилось попроще. Естественно, со скидкой на ту ситуацию, в которой нам довелось познакомиться, но надо признать, что женщина держалась молодцом. Переписывая в протокол паспортные данные, я непроизвольно посчитал, что моей собеседнице всего пятьдесят один год, но выглядела она сейчас, конечно, гораздо старше.

Горе добавило внешности женщины как минимум двадцать лишних лет. Я поймал себя на том, что весь наш разговор пытался понять, что именно так старит мать, потерявшую сына… То ли крепко сжатые губы, которые, такое ощущение, не разжимались даже во время произнесения слов… То ли глубокие вертикальные морщины, прочертившие лоб, и не желавшие разглаживаться… А может всё дело было в глазах, внутри которых плескались боль и непонимание!