Хосе Сомоса - Кроатоан

— Глянь-ка сюда, куманек! — подзывает Де Сото и тыкает в голую ягодицу стволом винтовки.

— Целлюлит, — смеется Оливер.

Ларедо видит, что на этих трупах, остановленных в своем продвижении, совсем немного крови. Он не знает, почему так: то ли эта жидкость умело скрывается в темноте, то ли это еще один признак отсутствия человечности. «Последнее, наверно, ближе к истине, — решает Ларедо. — Кровоточат только живые существа. Возможно, заболевание — или что там еще — превращает тебя в манекена и из твоих открытых ран сыплется порошковый наполнитель».

Теперь группа движется медленно, как будто растеряв весь кураж. «Ребята, не будьте такими серьезными!» Ларедо уже готов поделиться своей радостью: хотя лес и собрал свою дань, огромная человеческая гусеница действовала в целом успешно. И среди растений потерь тоже немало: сломанные ветви, растоптанные кусты. Безоговорочная победа человеческого катка-многоножки.

— Вы верующий? — интересуется Мавр как будто невзначай, пиная ногой платье из легкой ткани — один из многочисленных остатков кораблекрушения.

Этот вопрос застает Ларедо врасплох. Но он быстро понимает, что и любой другой вопрос тоже застал бы его врасплох.

— Мои родители верующие. Я — нет. Послушай, ты же по-настоящему не араб? Я имею в виду…

— Моя семья из Алжира, — отвечает Мавр и больше не развивает эту тему. — Так, значит, вы не верите в Бога…

— Я верю в смартфон. Но как видишь, он тоже умер.

Мавр настроен на серьезный лад.

— Я всегда верил, что Вселенная кем-то создана. Но кажется, мы с самого начала ошиблись в выборе Бога.

— Абсолютно согласен.

— Нет, я не говорю, что Бога нет… Я хочу сказать… Бог создал жизнь, мы являемся ее частью, вот и все. Мы — часть жизни. Сколько-то лет назад нас не существовало. В сравнении с этими деревьями или с этой землей мы — ветер, дружище. Одно дуновение, которое прилетает и улетает. И кажется, настало время улетать.

— Несомненно, — соглашается Ларедо, как будто собственная правота ему больше не нужна и он не возражает, чтобы прав оказался кто-то другой.

Ларедо замечает под большим деревом маленькую куклу. Он на секунду останавливается, чтобы рассмотреть толстенькие белые ручки и детский затылок. Как ни странно, подгузник остался на месте. Что, она тоже ползла вместе с колонией больших гусениц? Кто-то ее выбросил? Де Сото с Оливером на ходу затягивают песню. Увиденное поразило Ларедо не так сильно, как он ожидал. Он чувствует, что ужас давно уже покинул его голову через какое-то отверстие и больше не давит изнутри. «Не важно, не важно, так оно и лучше». Мавр даже и не остановился. Ларедо оставляет позади маленький труп и продолжает свою экскурсию без экскурсовода по музею, который ему хотелось бы назвать Музеем человеческих интересов.

— Так, получается, там ничего и нет? Нету решения? — снова заговаривает Мавр, дождавшись Ларедо. — Что бы мы ни нашли в этой обсерватории, решения там нет, верно? Ни вакцин, ни антидотов, ничего подобного, и мы с вами это знаем. Они-то не знают, им хочется считать по-другому. — Мавр кивает на идущих впереди: Оливер сильно поотстал от Де Сото и Бюст (этих двоих Ларедо едва различает среди деревьев). — Но мы-то знаем, дружище, что жизнь перелистнула страницу. Разве не так?

— Да, все так, — серьезно отвечает Ларедо.

— Я был в Ираке. Я видел все, что мы делаем сами с собой. Но ничего подобного я не видел. Это не по-человечески. Это не похоже на все, что я знаю про людей. И вот он, мой самый главный вопрос… Я буду идти вперед… пока меня не остановит какая-нибудь ветка?

Ларедо смотрит Мавру в глаза. В темноте его зрачки не отсвечивают. Они как два безмолвных колодца.

— А есть другая возможность? — спрашивает Ларедо.

Мавр протягивает ему винтовку.

А потом они слышат крики.

Сейчас у всех одно занятие: смотреть на Манделя, говорящего с компьютерного экрана. Даже Логан опустил оружие и присоединился к общей группе.

— То, что наши модели поведения математически связаны с моделями любого животного любого вида, — это ведь противоречит элементарному здравомыслию? Вы спросите, как это никто до меня не открыл столь невероятную… а на деле столь очевидную зависимость? Ну что ж, моя находка была случайностью — да и не только моя. Полагаю, наука в принципе обречена на серендипность… [23] Серендипность — интуитивная прозорливость, способность, делая глубокие выводы из случайных наблюдений, находить то, чего не искал намеренно. Четыре года назад я снимал поведение насекомых в неволе и анализировал изображение на компьютере… и все время возникали эти «немотивированные отклонения»… — Кармела, ну ты меня понимаешь. Однако во время одного из опытов я заметил, что «отклонения» исчезли. Разумеется, мне стало любопытно. Я пересмотрел эту запись и обнаружил, что по ошибке добавил к ней картинку, снятую дополнительной камерой, которую я случайно оставил включенной, и эта вторая камера снимала совсем другое… — Ученый смотрит на что-то, не видимое зрителям. Он улыбается, ему определенно весело. — Я записывал на камеру самого себя, снимающего насекомых…

Мандель поднимает стакан с желтой жидкостью. Ему по-прежнему весело.

— Послушай, Кармела, — если ты здесь, — ты должна понимать, что это означает. Может быть, ты теперь преподаешь биологию хулиганистым школьникам, но я знаю: ты великий этолог. И уверен, что ты понимаешь следствия этого открытия. Все модели поведения животных связаны между собой. Я беру этот стакан виски и делаю глоток в то же время, когда определенный самец куропатки издает брачный призыв, а одна конкретная акула раскрывает пасть — даже если перед ней не проплывает косяк рыбок. И всякий раз, стоит мне сделать это движение, та самая птица и та самая акула сделают то же самое. Никакое поведение не подчинено одной конкретной причине. Все объяснения, которые мы изобретаем для наших действий, — это… Как мы это называем, Кармела? «Преднамеренные заблуждения». Я хорошо понимаю, что остальным с этим будет не разобраться. Надеюсь, вам объяснят Кармела, Энрике или Борха… В любом случае у вас не останется лишнего времени на постижение скучной теории…

Мандель отпивает глоток. В этой паузе раздается тихий голос Серхи:

— А вот я его понимаю. Я всегда знал: ничего из того, что я делаю, не имеет объяснения. Это голоса мне говорят, что делать…

— Заткнись, сумасшедший, — командует Фатима.

Мандель продолжает:

— Как вы догадываетесь, я был окрылен и в то же время напуган своим открытием… Если все правда, тогда философские и антропологические следствия просто невообразимы. Но я никому не стал об этом сообщать. И тут мне здорово повезло: позже я узнал, что мои коллеги пришли к сходным выводам и взаимоповедение уже исследуется в США и других странах. Разумеется, подключили и меня… Помнишь, Нико, мою долгую поездку в Массачусетс? И какое-то время все шло неплохо. Мы записывали и анализировали поведение… скажем так… различных особей, включая и людей, и могли с точностью предсказать на дни, недели, месяцы и даже годы вперед наиболее вероятное поведение любого животного — от синих китов до пчел. А еще мы с немалой долей точности могли определить место, в котором проявится тот или иной тип поведения. Чем меньше организм — тем меньше площадь и тем сложнее вычисления. Иными словами, скоро стало понятно, что, хотя мы способны в точности предсказать, например, что через месяц, в такой-то день мое горло начнет совершать глотательные движения — вне зависимости от того, будет ли у меня пища, чтобы глотать, — сложность необходимых подсчетов лишала их всякой ценности. Кому вообще может быть интересно, что я собираюсь делать со своей глоткой, в моем-то возрасте! — Мандель подмигивает в экран. — Поэтому мы сосредоточились на поведении групп: что заставляет кузнечиков собираться вместе, приобретая масштаб библейской казни [24] Мандель имеет в виду восьмую из описанных в Библии Казней египетских: нашествие полчищ саранчи, сожравшей всю траву и плоды (см. Исх. 10: 13–14). , почему форель идет на нерест, почему мигрирует арктическая сивка?