Анастасия Гор - Ковен заблудших ведьм [litres]

– Больше ста… Нет… Больше двухсот ведьм похоронено здесь, – озвучила я, и Ворожея, не глядя на меня, задумчиво кивнула, тем самым веля продолжать. – Нет ни склепов, ни усыпальниц… Здесь все равны и похоронены в ряд, надгробия одинаковые, даже у Верховных, – я ткнула пальцем в изумрудно-серый валун, похожий на гранит: от него тянулся след вибрирующей магии. «Сильная ведьма остается сильной даже после смерти». – К счастью, могил свежих нет, значит, ковен процветает. Хм… Что еще…

Я обвела взором гостинцы, оставленные покойникам в знак, что о них не забыли: у тех надгробий, которые не успело склонить к земле или расколоть время, гостинцев лежало больше всего. Птичьи черепки, прядильные нитки, игрушки из войлока, лоханки с забродившим вином… Подношение даров было священным таинством Завтра. Как только ребенок учился ходить, его приводили сюда – показать, что значит круговорот жизни, и вознести почесть от своего имени, возложив пухлыми короткими ручками пару карамельных конфет на алтарь.

– Хочешь тоже преподнести духам что-нибудь в дар? – спросила Ворожея. Ее шифоновая юбка раздувалась от ветра, а золотой пояс звенел при каждом движении. – Они становятся добрее, когда ты показываешь, что не забыл…

– Боюсь, у меня нет с собой ничего стоящего, – пробормотала я, демонстративно хлопая себя по карманам штанов-шароваров, которые выменяла у старой торговки на свою кофту из синтетики.

Ворожея хитро улыбнулась, вытаскивая из-за спины лоскут красной ткани, который я ошибочно приняла за часть ее юбки. Это был шелковый шарфик с пражского рынка, хранимый годами. Из него торчали облезлые нитки, да и самому шарфу давно было место на помойке, но сердце у меня защемило при одной лишь мысли, что мне пришлось бы с ним расстаться.

– Нет, есть. Этот шарф был бы прекрасным даром для той, кого ты никак не можешь отпустить. Это ведь она купила его тебе…

– Откуда у тебя шарф Рашель? – прошептала я пересохшими губами, шагнув к Ворожее, но она отзеркалила мое движение, сделав равноценный шаг назад. – Извини, но я не собираюсь оставлять его здесь, на кладбище… Он дорог мне как память.

– Почему? – спросила Ворожея так, будто искренне не понимала этого. – Отчего тогда не носишь его вокруг шеи, если он так тебе дорог? Что чувствуешь, когда держишь его в руках? Назови это чувство вслух, Одри…

Я судорожно вздохнула, медленно осознавая, к чему она ведет. Еще один урок. Как бы ни было сложно переступить через себя, это нужно было сделать.

– Я чувствую скорбь, – ответила я тихо, глядя в рубиново-красные глаза Ворожеи и принимая ее вызов. – Поэтому и не ношу. Потому же и не расстаюсь с ним.

– Скорбь… – эхом повторила Ворожея, опуская руку с шарфом, который метался и развевался на ветру, будто прося, чтобы его отпустили. – Ты отрицаешь ее. Вот почему у нас ничего не получается. Виктория ведь говорила, что стихии – это эмоции? Вода – печаль, огонь – ярость, земля – покой, воздух – веселье… Но говорила ли она, что остальные дары тоже олицетворяют чувства? Они глубже, они темнее, но они та тропа через заросли нелюдимого леса, которой нужно пройти. Метаморфоз – это страх, психокинез – уверенность, прорицание – любопытство, исцеление – сочувствие… А скорбь, Одри, – это эмоция некромантии. Без нее ты никогда не сможешь призывать мертвых, ведь они находят дорогу в наш мир именно по запаху нашей скорби.

Я внимательно слушала и запоминала, но что-то внутри не хотело прогибаться под это условие – впускать в себя скорбь. Казалось, если я дам ей хотя бы немного власти над собой, она не оставит во мне живого места: испепелит изнутри, вывернет наизнанку и оставит мертвой. Я стойко вынесла второе расставание с Рашель лишь благодаря тому, что спрятала скорбь в ларец и настрого запретила себе заглядывать внутрь, как в ящик Пандоры.

– Так открой его, – сказала Ворожея, как всегда, вторгнувшись в мои мысли так изящно и осторожно, что я даже не заметила этого. – Возьми шарф и сделай это. – Она решительно протянула его мне. – Ты ведь знаешь заклятие призыва. Ты видела, как я это делаю… Тебе давно нет равных в теории, Одри, но ничего не получается на практике, потому что ты и не хочешь, чтобы получилось. Ты боишься столкнуться с Рашель лицом к лицу? Но неужели ты не хочешь сделать то, что не успела в прошлый раз, – попрощаться с ней?

Я оцепенела под гнетом жестокой правды, от которой убегала все это время. В голове шипел, точно змеиный, ворох мыслей: вдруг, вызвав Рашель, я услышу, что разочаровала ее, уступив Ферн в ту роковую ночь? Или не справлюсь с громовым осознанием, что Рашель ушла безвозвратно, и все, что я могу, – это говорить с ее бесплотным духом?

Я пыталась отгородиться от всего этого, тем самым отгораживаясь от некромантии, но потом…

– Как знаешь, – пожала плечами Ворожея и взметнула красный шарф.

– Нет!

Я вскрикнула, бросившись за шарфом, уносимым душным ветром пустыни. Шелк ускользал сквозь пальцы, развеваясь в воздухе, убегая. Зарычав от злости, я смахнула со лба пот и подскочила, вонзая в край шарфа ногти. В конце концов я победила ветер, но что важнее – я победила саму себя.

На воспаленной ране нужно сделать надрез, чтобы выпустить гной и дать ей зажить.

Я спиной ощутила нежную улыбку Ворожеи: она снова закурила трубку и облегченно осела на землю возле черного надгробного камня, прислонившись к нему спиной и давая мне время пережить это чувство.

То была скорбь , вылившаяся в слезах, учащенном сердцебиении и шепоте, полным силы, от которой горело нутро:

– Revertimini ad me, Rachel Marshall.

Потемневшее небо, недовольное противоестественным действом, вихрь песка, являющий очертания женского силуэта, и жжение на шее от бусин, еще одна из которых явила свой первозданный белоснежный цвет.

– Ну, а остальное ты знаешь, – закончила я свой рассказ, довольно покрутив ожерелье на шее.

Рашель внимательно слушала меня, и ее лицо, выглядящее таким живым и настоящим, скорчилось в неоднозначной гримасе.

– Один дар, – подытожила она, удрученно массируя виски. – За три месяца…

– Так и знала, – насупилась я, водя пальцем по кругу из черной соли, в котором мы сидели, окруженные розмариновыми свечами и блюдцами с водой. Так было проще поддерживать связь длительное время и явить Рашель в мир не обычным миражом, а самой собой. – Это было все, что ты услышала? А как же похвалить меня?

Рашель тяжело вздохнула и улыбнулась, признавая свою вину. Ее глаза, прозрачно-голубые, как драгоценные камни на речном дне, потеплели. Если, будучи воскрешенной Диего, она больше походила на собственную тень, бело-синяя и губчатая, то сейчас она вполне могла сойти за живого человека. Разве что тронешь за плечо – и пальцы провалятся внутрь ватного кокона. Но в остальном… Густые карамельные волосы, тонкие черты лица, смуглая кожа, черточка-шрам на подбородке. Одежда на Рашель была та же, что и в нашу последнюю встречу в ночь бури и Ферн: спортивная майка, пустые кожаные ножны на поясе и эластичные штаны, в которых удобно лавировать между соперниками и кувыркаться. Жаль, что она больше никогда не сможет вновь почувствовать вкус победы.