Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

– А ты вообще был в университете сегодня? – когда-то меня удивляла способность Эллеке ловить меня на вранье, словно надпись «лжец» загоралась у меня на лбу. Но когда Стефанек соврал мне, я отчетливо услышал фальшь в его интонациях, хотя и не сразу понял, в чем дело. Никогда прежде он мне не лгал.

Стефанек закрыл лицо руками и пробормотал:

– Я встретил одного человека.

Я понятия не имел, кого такого он мог встретить, и пробормотал:

– Понятно, – меня как будто стукнули доской по затылку, из глаз посыпались искры, и я совсем ослеп от их яркости. Ну и хорошо. Мне было противно видеть его.

– А где был ты? – раздраженно осведомился Стефанек. – Ты знал, что я должен вернуться позже. Так где ты был?

– Гулял.

Стефанек саркастично скривил губы.

– Как обычно, как обычно.

– Я просто гулял. И…

– Конечно-конечно, – перебил Стефанек.

– Подожди, ты меня обвиняешь?

Мои оранжевые вспышки сменились темнотой. И мы со Стефанеком начали кричать друг на друга. Полетели обвинения: это был ебаный кошмар, я затрахался притворяться, что мне норм и я могу это выдержать, одновременно пытаясь не сдохнуть, но вот мне действительно стало лучше, и ему стало, и что же, он сразу спустил все наши достижения в унитаз, гребаный нарик; как же ему надоели мои шляния, в состоянии ли я выйти из дома и не трахнуть кого-нибудь, чего бы мне не катиться окончательно, если так неймется; я устал от его бредней, истерик и бесхребетности; он устал от того же и плюс мое неуемное блядство. Как он мог забить на все, сдаться, ничтожество! Мне всегда было плевать, чего он хочет, я все решал за него. А чего ты хочешь – сдохнуть, сдохнуть? Наверное. А ты? Разве не того же – чтобы я сдох? Избавиться от меня. Ты сошел с ума… Его глаза были как безмятежные синие озера: сошел.

Это было все – финал, занавес, крах. Я выбежал так, будто на мне горела одежда, сбежал по лестнице, прочь от его дома. Под моей кожей копошились тысячи насекомых, прогрызая ходы вглубь. Боль и нестерпимый зуд.

Естественно, вечером я вшибся. И снова были фейерверки в голове, и клуб, и музыка заставляла дрожать каждую косточку в моем теле, и пахло разгоряченными телами и чем-то приторно сладким – наверное, это были духи девушки, которая была со мной. Она назвала свое имя, и я сказал:

– Ага. Но я все равно буду звать тебя Лапочка.

Я встретил своих приятелей. Они сделали вид, что рады встрече, и признались, что были убеждены: я доконал себя окончательно. Я уверил их, что, как соберусь помирать, прихвачу с собой столько народа, что об этом будут трубить из каждого ящика – они обязательно услышат. Потом мы болтали с Лапочкой. Так забавно разговаривать в клубах – тесно прижавшись, вопить друг другу в уши в попытке переорать грохочущую музыку, что удается не всегда. Мать Лапочки сказала ей: «Доча, я родила тебя для того, чтобы ты прожгла свою жизнь». Лапочка совершенно охренела – она не ожидала такого понимания со стороны собственной матери.

– А моя мать, – в свою очередь рассказал я, – была такая дура, что ей не хватило мозгов сделать аборт.

Потом мы танцевали, и это было так эротично, и чудесно, и фантастично – просто раскачиваться в толпе, слипаясь влажными от пота телами, и никаких сомнений, терзаний, никакого Стефанека, которого я ненавидел так, что мой рот наполнялся горечью, которую я тщетно пытался смыть зеленым коктейлем. И я думал – может быть, я для того и создан, чтобы вульгарно извиваться под музыку? Прожечь свою жизнь. Все вокруг было точно осыпано блестками, и глаза Лапочки сверкали, как два бриллианта. Кровь бежала по сосудам все быстрее, и когда она закипела, обжигая меня изнутри, я выскочил на улицу и побежал вокруг здания, в подвале которого располагался клуб.

Я бегал кругами и постепенно остывал. Только начав замерзать, я вспомнил, что я голый по пояс, потому что ранее пафосным жестом стянул с себя футболку и бросил в толпу. Я устал, замедлился, остановился отдышаться. Поднял голову и увидел на небе звезды – редкое зрелище для Льеда. Они были желтые, огромные и яркие, как прожекторы в огромном черном небе. И мне стало очень страшно на секунду, точно я предстал пред обвиняющим взглядом чьих-то огромных глаз. Я действительно сжигал себя заживо. Но огня я как раз и не чувствовал, только холод. Я вернулся в клуб, дрожа с головы до ног. Лапочка обиделась на меня за то, что я без объяснений исчез на полчаса, и больше не хотела со мной разговаривать, что меня не колыхало нисколько, поскольку в этом клубе с избытком хватало таких же лапочек, которые согласны со мной разговаривать, танцевать, и потом еще отсосут мне в туалете.

Ночь, которую провел Стефанек, походила на мою. В общем, мы оба развязались, ринулись в лавину ядовитых развлечений и бесновались как в старые недобрые времена, только он в своей компании, а я в своей. Но наши компании соприкасались часто, и мы со Стефанеком столкнулись через неделю – странно, что этого не случилось раньше. Он был с новым цветом волос, разодет вопиюще шикарно и с каким-то парнем в обнимку. Когда я увидел его, по моим слегка затянувшимся ранам точно наждаком прошлись. Я был с девушкой, и, когда музыка стихла, услышал, как Стефанек громко говорит кому-то:

– Я всегда подозревал, что бисексуальность – следствие неспособности остановиться на ком-то одном. В его случае эта неспособность очевидна.

Когда он все-таки подошел ко мне, я заставил себя ухмыльнуться:

– Мог бы найти себе парня получше.

Стефанек окинул меня взглядом надменным и язвительным.

– Что имеет значение перед вечностью?

Мне было жаль его волосы – невозможно перекраситься из темно-синего в ярко-красный и не сжечь их при этом полностью. Все же выглядел он довольно хорошо. Самоуверенный, агрессивный. Вот только это был не он. Из глаз прежнего Стефанека не смотрела эта засасывающая пустота. Он сказал тоном, не допускающим возражений:

– Вы все хотите моей смерти.

Я не возразил, вообще ничего не ответил, и Стефанек ушел, с ощутимым трудом переставляя тяжелые ботинки. Я точно превратился в ледяной столб, наблюдая, как он отдаляется от меня. Внутри было так больно, точно меня выпотрошили и нафаршировали солью.

Стефанек ушел с вечеринки, и я тоже. Я шлялся по пустынным улицам и думал: «Ну и убирайся прочь. Делай что угодно, где угодно, с кем угодно, только оставь меня в покое, Стефанек». Я остановился возле витрины, посмотрел на свое отражение. На мое лицо падали розовый, голубой, зеленый отсветы неона. Мне захотелось остаться в этой секунде навсегда, застыть, красивый и безжизненный, как модели на фотографиях, не помня вчерашнего дня и не беспокоясь о следующем. Или рассеяться, как дым моей сигареты – бесследно и безболезненно. «Если бы у меня был свой путь… если бы у меня был свой путь…» Выключите эту проклятую песню, гремящую у меня в голове.