Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

Дьобулус воспитывал ее с полутора лет. Уже повзрослев и переехав в Ровенну, Лисица начала общаться с матерью, но даже мне было очевидно, что их отношения поверхностны. Лисица была полностью папиной дочкой. Все же я по-прежнему сомневался, что она биологическая дочь Дьобулуса. Особенно после того, как он назвал мать Лисицы «носительницей беспредельного нахальства либо же беспросветной глупости». Наверное, все-таки второго, но она сумела обеспечить себе безбедное существование до конца дней своих – лучшее, что могло произойти с неудавшейся моделькой. Отцовская любовь Дьобулуса к Лисице не доказывала их родства. Ему просто хотелось быть родителем, опекать кого-то – странное желание для человека его рода деятельности. В маленькой Лисице, которую я видел на фотографиях, не проступало ни единой черты Дьобулуса. Четыре года назад, когда я только познакомился с ней, она была не слишком на него похожа. Но с каждым годом она впитывала Дьобулуса в себя, совершая превращение. Мне хотелось повторить ее трюк.

– Я видела голую женщину в коридоре, – припомнила Лисица.

– Это Роза, эксбиционистка гребаная. Опять за ней не уследили. Я предлагал пришить к ней одежду, чтобы она не могла ее снять, но меня не послушали.

– Так я и знала, что твоя приятельница.

– Она не моя приятельница. Я не могу всех убогих собирать себе в приятели.

– Ладно, я чувствую, что Медведь вышел из комы. Мне пора возвращаться. Но я обещаю выцарапать минимум две недели отпуска, когда ты вернешься домой.

– Лисица… я не знаю, смогу ли я вернуться. Я не уверен, что Дьобулус простит меня. Я вел себя как урод.

– Разумеется, он простит тебя. Он тебя любит.

– За что, непонятно.

Лисица ухмыльнулась.

– Настоящая любовь бескорыстна и великодушна.

Думаю, она пыталась сохранить эти мысли при себе или хотя бы высказать их в другое время, но у самой двери выпалила:

– Я могла бы засадить его надолго.

– Кого «его»? – осведомился я елейным голоском, хотя внутри в одну секунду расползся холод.

– Ты понимаешь. Я кое-что узнала.

– Круто, – небрежно произнес я, чувствуя, как краснеют щеки.

Дьобулус рассказал ей? Или она сама докопалась до правды? Каким образом? Сейчас это не имело значения.

Лисица обнажила свой гнев, вся пылала.

– Этот человек гуляет на свободе, в то время как ты заперт в четырех стенах!

– Слушай, я заперт здесь потому, что я наркоман. И мое несчастное детство здесь ни при чем.

– Плачевное состояние твоей психики здесь тоже ни при чем? – взвизгнула Лисица. Похоже, события моей жизни расстраивали ее намного больше, чем она показывала. – Этот человек омерзителен. Как он мог так поступить с ребенком? Если бы я была твоей матерью, я бы мозги ему вышибла! Да даже если бы не была твоей матерью!

– Лисица, двенадцать лет прошло…

– Ему и через сотню лет не будет прощения! И я буду рада до смерти, если упеку его за решетку – за то, что он сделал, за то, чего он не сделал, за все! Поверь мне, я на это способна!

– Не сомневаюсь.

Я вернулся к состоянию хаоса, в котором пребывал после смерти Стефанека.

– Только скажи «да», – прошептала Лисица, положив ладони мне на плечи. – Скажи «да».

Ее взгляд был таким ласковым…

Я почти забыл этого человека, но ненавидел его все так же. Он был мое чудовище в шкафу, спрут под кроватью. Я все время боялся случайно столкнуться с ним, а когда это случалось, я сбегал, не сказав ни слова. В желтых газетах он мог прочесть о моей жизни, и пусть большая часть этих россказней не соответствовала действительности, осведомленность папаши, пусть даже мнимая, пугала меня. Журналисты не интересовались моим происхождением, как будто уверились, что такой, как я, не мог быть рожден в семье, а не иначе как возник из липкой массы, покрывающей пол в туалете при клубе для гомосексуалистов. Но одна мысль, что в любой момент отец может рассекретить меня, была способна довести меня до истерики. Почему я не стеснялся быть грязной шлюхой, но умирал от страха, что кто-то узнает, что я грязная шлюха во втором поколении? Странно. Впрочем, мой отец был заинтересован держать язык за зубами, учитывая, что в той давней истории он выступил как сутенер.

– Я не хочу ворошить эту дрянь. Мне противно вспоминать.

– Вот из-за таких молчунов и молчуний сексуальные преступления и остаются безнаказанными, – напомнила Лисица.

– Ну и что? Если они узнают… мои знакомые… журналисты… Я просто убью себя. Даже не пытайся, Лисица.

– Я припаяю ему что-нибудь другое. Наша задача: чтобы он сел. Пожалуйста, согласись, Науэль.

– Это противозаконно.

– Закон и справедливость – разные вещи.

– Как ты можешь говорить так, ты же адвокат!

– Я говорю так именно потому, что я адвокат. Я знаю систему, милый.

Это было соблазнительно просто – ответить «да» и позволить ей сделать всю грязную работу. Стало бы мне легче, если бы я избавился от него? Наверное. Наверняка. Но согласие застревало у меня в горле. Лисица все поняла.

– Ладно, – сказала она. – Ясно.

– Если он умрет, я буду способен только на злорадство. Если он провалится в большую яму, я пройду мимо и даже никому не расскажу, что он в затруднительной ситуации и нуждается в помощи. Но я не стану причинять ему вред, потому что… ну, короче, потому.

– Почему?

– Потому что он мой отец, – безнадежно признался я, поражаясь сам себе. – И ты не вешай грех на себя. Тяжело будет таскать, поверь мне.

Минуту мы молча смотрели друг на друга. Лисица была на высоких каблуках, и наши глаза оказались как раз вровень.

– Наверное, ты прав, – задумчиво протянула она. – Эта мразь не заслуживает, чтобы мы пачкали о нее руки. И все же… если бы не то зло, которое он причинил тебе, ты был бы совсем другим. Я уверена, ты бы не совершил и десятой части своих проступков.

Я улыбнулся не без горечи.

– Я такой, какой есть, и сделал, что сделал. Это реальность, это факт.

– Я говорила с папой о тебе… Я готова была поехать и вытащить тебя за шиворот из того болота, в которое ты загнал себя в своем паническом бегстве. Но он запретил мне, – губы Лисицы скривились. – Сказал, что тебе нужен урок, пусть и суровый. Что ты должен научиться ценить людей, которые тебя любят, а не принимать их как должное. Я не знаю… но, наверное, он знает лучше? Я не могла не подчиниться.

– Он всегда все знает лучше. Его нужно слушаться, я это усвоил.

– Он взбесится, если узнает, что я предложила засадить твоего папашу.

– Я не расскажу.

– Ох, он все равно узнает. Опять начнется лекция: мои дети не должны лезть в криминал, мои дети не должны нарушать закон. Бу-бу-бу. Жди его. Он тебя скоро навестит.

Она ушла и оставила комнату пронизанной электрическими разрядами. Даже если в ходе нашего разговора я принял правильное решение, это не принесло мне удовлетворения.