Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

Позже, когда я гулял под соснами по сырым тропинкам, меня настигла Роза, которая, похоже, уверовала, что способна превратить меня в ее друга навек. Естественно, она сразу заявила, что наткнулась на меня совершенно случайно, и я скривил лицо, но все-таки решил потерпеть ее присутствие и даже замедлил шаг, чтобы она за мной успевала. А может, я просто надеялся, что, гуляя со мной, она поскользнется и рухнет в грязь.

Пяти минут, проведенных с Розой, было достаточно, чтобы выделить ее главные черты: она была глупая и сумасшедшая. Для того, чтобы убедиться в первом, было достаточно послушать, что она несет. Для того, чтобы узнать второе – взглянуть, как она одета.

– Я, конечно, могу понять любовь к шпилькам, но в весеннем лесу они кажутся несколько неуместными.

Она сверкнула зубами.

– Я пытаюсь выглядеть как можно лучше в любой ситуации и любой обстановке.

– Трудно выглядеть хорошо, когда изо всех сил пытаешься не навернуться.

– А разве у меня не получается? – она расставила руки для равновесия.

Я оставил вопрос без ответа, только взгрустнул, что за судьба у меня – везде находить себе приятеля. Я определенно притягиваю сумасшедших.

Она умудрилась опередить меня на пару шагов. Ее голые икры были молочно-белыми, как снег, еще остающийся кое-где среди плотно растущих деревьев. Подол короткого красного платья иногда совсем скрывался под длинным мужским свитером.

– Чей свитер? Бывшего любовника?

Она надула губы.

– Бывшего. Вот именно. Это я его бросила, – уточнила она на случай, если у меня вдруг возникнут унизительные предположения.

Но я все равно подумал: ой вряд ли, а вот ее саму выбрасывали сотню раз. Она была потасканной и вульгарной. С тем же успехом она могла бы ходить с плакатом: «У меня нет самоуважения». Стану ли я лет через пятнадцать похожим на нее? Не знаю. Надеюсь, что нет.

Я медленно следовал за ней, рассматривая ее пережженные перекисью лохматые желтые волосы. Непонятно, чем я заслужил такое счастье, но сердитые, перекрикивающие друг друга мысли вдруг умолкли, беспокойство разжало свои зубы. Как приятно пахло здесь, в лесу… У меня слегка кружилась голова. Теплый день поздней весны, светлое небо, деревья и их мокрая кора… эта грязь, похожая на тающий шоколад… снег, превращающийся в воду… Я слишком долго жил среди огней и успел забыть, что подобные вещи способны доставлять удовольствие. Если мне это нравится, почему я отказывался от этого? С моих губ сорвался легкий вздох.

Роза обернулась, опасно балансируя на вдавливающихся в землю каблуках, и с кокетливостью в голосе спросила:

– Как ты думаешь, сколько мне лет?

– Тридцать пять, – предположил я.

Ее нижняя губа оттопырилась, как у ребенка. Кто-нибудь, скажите ей, что в ее исполнении это выглядит на редкость безобразно.

– Вообще-то мне двадцать девять.

«Тридцать шесть», – перевел я и рассмеялся – тихо и сипло, но это было уже что-то. Роза смертельно обиделась и замолчала на целых пять минут, но я и не рвался к беседе. Конечно, она не выдержала. В ее вздохе собралось все уныние этого мира. Пять минут раздумий не прошли бесследно, и она предложила, высматривая дерево посимпатичнее:

– Трахнемся?

Мысленно я увидел Розу с откляченным задом, затем представил, как при толчках вжимаю ее в мокрый древесный ствол, и с несвойственной мне честностью признался:

– Блевать хочется от одной мысли.

Роза изготовилась к смертельной обиде номер два и захлопала глазами.

– Я страшная?

«Когда кривишь губы – очень».

– Нет. Просто я предпочитаю парней.

– Ну конечно! – воскликнула она, моментально успокаиваясь. – Я должна была сразу догадаться.

– Что, прямо-таки сразу? – осведомился я с интересом.

– Слишком красивый, – вздохнула Роза. – И у тебя уши проколоты.

– А, уши… ну да, это верный признак. Железный.

– Так хочется курить, что готова повеситься с тоски, – призналась она минуту спустя. – Почему они запретили нам даже сигареты?

– Потому что, как мне объяснили, зависимости лечатся комплексно. В клинике считают, что важно не только помочь человеку преодолеть наркотическую зависимость, но и избавиться от зависимого поведения в целом. Если ты личность, склонная к зависимостям, ты всю жизнь вешаешь на себя всякую дрянь – не одно, так другое. Если бы не было сигарет, наркотиков, алкоголя и секса, мы бы, наверное, коллекционировали какие-нибудь календарики до помрачения рассудка или клеили бы модельки самолетиков, пока не упадем замертво от изнеможения. Я вот собираю розовые кеды. У меня их пятьдесят пар.

Нелепо продолжать отрицать факты. «Я приехала в тот город, чтобы купить себе дом, а люди подумали, что я принимаю наркотики». Я не маленькая сияющая звездочка, чтобы заявлять о себе подобное на этапе, когда о твоих грехах уже известно все.

Роза надула губы:

– Все равно. Это же не сигаретная клиника. И не алкогольная. Это наркологическая. Ну так я больше не нюхаю. Так что за проблема с сигаретами?

Она ничего не поняла из моей тирады. Я закатил глаза. Синее небо искрилось сквозь ветки.

Первую индивидуальную консультацию с Октавиусом было нельзя назвать удачной. Он был напорист и жесток, видимо, решив сразу дать мне понять, что меня ожидает. Он сказал, что я возвожу защитную стену вокруг себя. Я зажал уши и буркнул, что не хочу его слышать. Он вышел из-за стола и заявил, что я боюсь людей. Я огрызнулся, что еще шаг – и я встану и врежу ему. Он фыркнул, что само собой, нападение – лучшая защита. Я спросил:

– Да ты знаешь, сколько народу меня ненавидит? Я был в газетах, везде. А ты кто такой, докторишка?

Он сказал, что когда мою стену разбивают, без нее я чувствую себя уязвимым и беспомощным и ударяюсь в бегство. Я встал и вышел из кабинета. Когда позже я вспоминал наш диалог, мне стало смешно. Смешно, но совсем не весело. Я смеялся, а из глаз текли слезы.

Постепенно все наладилось, и консультации начали проходить менее драматично. На одной из них я признался:

– Всю мою жизнь я от чего-то зависим. Помимо стандартного набора… иногда, слушая плеер, я понимаю, что не в силах его выключить. Даже если мир вокруг меня будет пылать, я продолжу слушать свою гребаную музыку. Мне нужно ощущать, как она проходит сквозь меня, как ток. Я впадаю в настоящий ужас, когда в плеере заканчивается батарейка. Ненавижу тишину. Мне плохо от нее. Каждую ночь я задумываюсь о том, что лучше выброситься из окна, чем лежать в этом беззвучии, как в ледяной грязной воде.

Октавиус улыбнулся мне. Мне было неясно, как каких-то две недели назад я мог считать его безликим. Хотя… две недели… а словно целая жизнь прошла.

– Вот поэтому у нас на окнах решетки.

– Еще я помешан на одежде – непреодолимая страсть к приобретению барахла. Иногда я таскаю в магазинах всякие мелочи, даже если у меня есть деньги. Это так приятно; это как подарок, я не могу отказаться. Я постоянно вру. Не знаю, зачем. Просто так. Я мою руки по двадцать раз в день… впрочем, оказавшись там, где очень грязно, я забиваю и успокаиваюсь. Временами у меня обостряется фобия заразиться чем-то венерическим, хотя я знаю по опыту – все лечится. И мой нос… ненавижу его… я постоянно тру горбинку на нем, как будто от этого она исчезнет… не успокоюсь, пока не спилю ее… либо она, либо я. И… это сейчас мне ни до чего. Но обычно я начинаю нервничать, если кто-то видит меня без макияжа. Когда я издергаюсь вконец, я готов покрыть свои ресницы таким слоем туши, что глаза не открываются.