Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

Лицо Октавиуса не выразило ни презрения, ни даже удивления. Он продолжал смотреть на меня все с той же внимательной сосредоточенностью. Я осмелел.

– И еще… мне кажется, моя привязанность к Эллеке ненормальна после стольких лет, прошедших с нашего расставания. То есть она действительно изводит меня. Не проходит и дня, чтобы я не тосковал по нему.

– Он был твоим другом?

– Моим одноклассником. Я… я с ним встречался, – руки предательски дрожали. Я зажал пальцы между коленями. – Потом еще был Стефанек. Я не хотел с ним начинать, потому что подозревал, что опять может получиться что-то подобное, а я уже невероятно устал скучать. Но в итоге я все-таки завяз в нем.

Я замолчал и напрягся, привычно ожидая, когда доброжелательность Октавиуса сменится презрением. Или он предложит вылечить меня от моих извращенных наклонностей. Тогда я просто начну вопить на него. Я перестал скрывать свою ориентацию, как только уехал из родного города. С тех пор я признавался в ней много раз – грубо, прямо и откровенно провокационно, зная, что после этого со мной начнут разговаривать как с мусором, и морально к этому готовый (это с чужими; своим не требовалось ничего объяснять). Октавиус был не своим, не чужим, а – первый такой в моей жизни – нейтральным. И все же я не мог исключить возможность того, что его отношение ко мне переменится к худшему.

– Это мое дело, с кем я трахаюсь, – злобно огрызнулся я, не выдержав паузы. – И не надо указывать мне, что правильно, а что нет.

– Я не думаю, что у тебя есть причины сердиться на меня, Науэль, – возразил Октавиус, и я вдруг припомнил, что он приятель Дьобулуса или типа того. Это уже предполагало некоторую степень терпимости к девиантам. – Расскажи мне про Эллеке и Стефанека, пожалуйста.

– Если смогу…

Я опустил свои колючки, но заговорил только потому, что молчать было еще труднее. Воспоминания раздирали меня на части. Я никогда прежде не рассказывал о себе – так подробно и не меняя события до неузнаваемости. Конечно, Дьобулус знал обо мне больше, чем узнал бы Октавиус, даже если бы я не затыкался неделю. Но у Дьобулуса были свои источники информации и, кроме того, невероятная способность догадываться обо всем невысказанном и недосказанном. Октавиус задал мне один осторожный вопрос о родителях, который я отшвырнул с такой категоричностью, что больше он не пытался. Мы сосредоточились на Эллеке и Стефанеке и проговорили где-то полтора часа. Стоило мне на секунду замолкнуть, и я слышал пульсацию крови в ушах. Если бы Октавиус захотел трахнуть меня, с этим у меня не было бы проблем, тем более что с каждым днем он казался мне все привлекательнее. Однако это вербальное обнажение было слишком интимным процессом, чтобы я мог сохранять спокойствие.

Октавиус обратил мое внимание на то, что воспоминания об Эллеке не причиняли мне дискомфорт в тот недолгий период, когда у меня со Стефанеком было все хорошо (не могу поверить, что когда-то было). Может ли быть так, что призрак Эллеке, преследующий меня, был следствием моей неспособности терпеть одиночество? Мне требовалось хотя бы мысленно держать кого-то рядом с собой, ощущать связь с кем-то. Испытывать привязанность к кому-то, кто был безопаснее людей реальных и близких.

Я возразил, что не чувствовал одиночества. Скорее наоборот – все задрали. Мне не нужно никого любить, мне достаточно моего самообожания. Я самолюбивая скотина, все подтвердят. Он спросил: а что я чувствовал? Ничего. Его любимый вопрос: а что на самом деле? Я не знал, что ответить. Мой самоанализ редко продвигался дальше фразы «чёт мне хреново». Октавиус явно вознамерился разбить мои ледяные доспехи, напружинился, как тигр перед прыжком. С перепугу мне даже показалось, что его глаза загорелись зеленым светом.

Я ушел (позорно сбежал) от него, пребывая в полнейшем смятении.

Вскоре приехала Лисица. Она ворвалась в мою палату как шаровая молния.

– Паршивенько выглядишь, братец. Круги под глазами – часть твоего нового стиля?

– Уже давно.

– Ты похож на енота. Только тощий, страшный и без хвоста.

– Огромное тебе спасибо за искренность.

– Громадное тебе пожалуйста. Обращайся.

– Здорово, когда есть человек, способный спустить твою зарвавшуюся самооценку с небес на землю.

– Твоя самооценка уже давно прорыла себе нору к центру земли, так что в подобных услугах не нуждается, – Лисица стянула свой легкий светло-зеленый плащ и бросила его на мою кровать. Под плащом на ней были черный жакет и юбка-карандаш, в которых ее длинное тело казалось еще стройнее. Я залюбовался.

– Как тебе удалось вырваться ко мне?

– Ровенна под боком. Два часа на машине до границы. Знаешь?

– Понятия не имел.

– Кроме того, я убила своего начальника.

– Правда?

– Ну, не совсем. У него еще есть шанс выкарабкаться. А вот ты, чудовище… – она пристально посмотрела мне в глаза. – Ты едва не уморил моего отца. Тебе хотя бы стыдно? – ее голос звучал строго, но во взгляде сквозило сочувствие.

– Мне легче перечислить, за что мне не стыдно…

– За футболку «Это понедельник. Гребите на работу, неудачники»?

– За нее тоже стыдно.

Лисица вдруг сделала то, к чему обычно была не склонна – обняла меня. Так крепко, что у меня кости хрустнули. Эта девушка была сильнее меня даже в мои лучшие дни.

– Какой же ты стал хрупкий… Нам придется держать тебя обернутым бархатом.

– С учетом моих психологических особенностей – мокрым бархатом.

– Что ты. Обертыванием в мокрые простыни уже давно не лечат. Электрошок – вот верное средство.

Я вздохнул:

– Они издеваются надо мной по-другому. Они заставляют меня есть .

– Кто-то должен был заставить, – она присела на мою кровать. – Жесткая. Как тебе вообще здесь живется?

– Блуждаю среди длинных диалогов. На самом деле намного лучше, чем в предшествующий месяц.

– Мне очень жаль, что твой друг умер.

Я сглотнул ком.

– Мне тоже.

Я сел с ней рядом, и мы поговорили про одно, другое. Вряд ли ей было так уж радостно видеть меня, учитывая мое состояние (хорошо, что она не приехала неделей-двумя раньше), но она не позволяла себе топить меня в жалости, напротив, старалась подбодрить. Да и не в манере Лисицы раскисать.

Я смотрел на Лисицу и видел копию Дьобулуса – только в женском теле и на полголовы выше. Те же огненные волосы и искрящаяся улыбка, те же уверенность и стремительность, бесстрашие и настойчивость, сокрушающие любые невзгоды и преграды. После пациентов клиники, похожих на бледные тени, Лисица казалась яркой, как солнце. Я не мог представить себе ситуацию достаточно разрушительную, чтобы Лисица оказалась на моем месте. Интересно, попади я в руки Дьобулуса с самого начала, обладал бы я тем же огромным запасом прочности?