Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

– Он – муж?

– Да, – Ирис с раздражением разломила кусок хлеба. – Зачем я говорю с тобой об этом?

– Наверное, просто хочется.

– Наверное.

Принесли ее заказ.

– Выглядит неплохо, – она так и набросилась.

– Ты сбежала от него?

– От него, от всего.

– И что ты намерена делать?

Ирис пожала плечами.

– Что угодно, кроме возвращения. Он сожрет меня, а его адвокаты догрызут мои косточки. Денег мне хватит еще месяца на полтора… Надо было сразу обналичить все, но я побоялась ехать с такой суммой. А теперь он заблокировал мою карточку. Опять я недооценила его сволочизм. А потом… вот потом и придумаю, что буду делать. Сменю имя на «Уродливый Колючий Сорняк», – Ирис ухмыльнулась. – Устроюсь на работу.

– Это слишком грустно.

– Вот уж что, а работа меня не пугает. Почему-то считается, что если ты звезда, то и ложку вымыть не способна. Этакая ленивая томная дуреха. Попробовали бы вы попрыгать два часа на концерте и еще петь при этом, а до этого встать в четыре утра, провести семь часов в автобусе, дважды прогнать полный концерт на репетиции, ответить на сотню тупых вопросов и написать свое имя три тысячи раз, источая лучезарные улыбки. Да я пахала как лошадь! Я справлюсь.

– Не будет твоих новых песен…

– Да кому нужны мои песни, – с горечью возразила Ирис. – Особенно если учесть, во что они в итоге превратились.

– Они перестали быть твоими.

Она печально кивнула.

– А от твоих даже раны заживали.

– Спасибо.

– Я серьезно, – я дотронулся до ее руки, расслабленно лежащей возле хлебницы. Пальцы Ирис были прохладными, кожа нежной, и на секунду меня охватило чувство искрящегося счастья.

– Прости, что я так безобразно наорала на тебя. Если честно, я ужасно испугалась, – наши глаза встретились. Эта Ирис была гораздо старше той, которую я увидел когда-то на журнальной обложке. Она превратилась в язвительную, разочарованную, немного уставшую от всего женщину. Но ее взгляд остался прежним: наивным, нежным, заинтересованным. Чистый взгляд большого ребенка.

– Я понимаю. Все в порядке.

– Что-то я совсем с тобой заболталась… – ее глаза раскрылись шире. – Непонятно, – прошептала она. – Необъяснимое чувство. Как будто мы знакомы очень давно. Словно ты мой лучший друг или вроде того. Знаешь все обо мне.

– Я действительно твой лучший друг.

Ирис мотнула головой. Времена изменились. Она была уже не столь легковерна.

– Ну и мысли. Похоже, я перегрелась.

Когда мы вышли на улицу, солнце уже убавило яркость, готовясь к закату. Какой бы путь мы ни избрали, мы все равно пришли бы к морю, которое притягивало нас, как магнит. Мы бродили по влажным камням, ощущая на ступнях брызги волн, и, освободив болтунов в себе, уже не могли заточить их обратно. Наговорили слов на целый океан. Мы вспоминали все ее лучшие песни, простые и невинные, вроде «Осень, прощай», «Море» и «Удача».

– Тексты моих песен часто критиковали за излишнюю простоту. Я с этим не согласна. Что значит, «слишком простые»? О чем, по их мнению, должны быть мои песни? О тригонометрии? Я пою о чувствах. Если они прозрачны и очевидны, почему я должна намеренно усложнять их? «Я люблю тебя» говорят не для того, чтобы казаться умнее. Я не пытаюсь кого-то чему-то научить, я делюсь эмоциями. Если мне весело, я напишу радостную песню, и, возможно, она улучшит чье-то настроение. Если мне грустно, то что ж, люди любят грустить под музыку, и моя песня составит кому-то компанию.

– Я думаю, они боятся.

– Чего?

– Твоей искренности. Я подозреваю, у нас не принято говорить о чувствах. В том числе и в музыке.

– Это ужасно неправильно, то, что сейчас происходит в музыкальном мире, – рассказывала Ирис. – По-настоящему мерзко. Напоминает крысиную грызню из-за куска сыра, и ты в этой заварушке: «Может, я уже спою что-нибудь?» Но тебя никто не слушает. Ты звезда, талант, исключительная персона… все об этом говорят, но на самом деле тобой помыкают как последней горничной. Всем плевать на твое мнение. Если у тебя есть свои взгляды, то тебе придется сражаться не на жизнь, а на смерть, чтобы отстоять их. И я начала проигрывать. Я потратила все силы, кончилась. Мне пора на помойку.

После выпитой в кафе кружки пива Ирис успела закинуться парой коктейлей, и ее слегка пошатывало. Я подставил ей плечо. То, о чем она говорила, было отнюдь не весело, но она оставалась спокойной, перечувствовав и передумав на эту тему уже так много, что никаких эмоций не осталось.

– Я была очень наивной или очень глупой. Я представляла, что заниматься музыкой – это процесс создания. Тебе позволяют считать себя творцом, но лишь поначалу – чтобы удержать, вовлечь тебя. А потом ты обнаруживаешь, что музыка – это бизнес. Всего лишь. И тебе не позволят относиться к ней иначе, потому что люди, вкладывающие в этот бизнес деньги, не дадут тебе свободу и возможность экспериментировать. Им нужна гарантированная коммерческая успешность. А ты исполнитель, подчиненный. Но, в отличие от обычного офисного работника, ты даже не можешь уволиться, потому что в контракте, который ты подписал в твои пятнадцать-шестнадцать лет, не удосужившись прочитать внимательно, тебе грозит за побег чуть ли не повешение. Штрафы съедят все, что ты заработал, и если ты все-таки уйдешь, то с голой задницей. Даже твоя музыка тебе не принадлежит, что оговорено в том же контракте – с использованием максимально сложной юридической терминологии. Они знают, что делают. Да даже если бы ты и не был юным дебилом и вдумчиво оценил предлагаемые условия, разве решился бы ты отказаться? Может быть, это твой единственный шанс. А ты так хочешь петь. Ты хочешь, чтобы тебя услышали.

Ирис споткнулась. Я поймал ее за локоть.

– Ладно, дальше, – пробормотала она. – Ты записываешь первую песню, и даже если тебе слишком часто указывают, что делать, пока это не очень напрягает. Появляются фанаты, и это льстит. Я вам нравлюсь? Я? Как такое может быть? Ты пока не представляешь, что через год-другой начнешь тонуть в этом внимании и не сможешь почесать нос, чтобы тебя не сфоткали и не откомментировали: какая же свинья, чешется на людях. Кроме фанатов появятся еще и ненавистники, которые будут орать про тебя гадости на каждом углу и которых твои охранники будут прогонять с твоих выступлений, разбивая об их головы те самые помидоры, что принесли с целью запустить в тебя, – Ирис невесело улыбнулась. – Это было чересчур. Я не ожидала такого. А может, я просто требую невозможного? Ведь так не бывает, чтобы все-все-все тебя любили. Кому-то ты придешься не по душе.

– Покажи мне того, кто мечтает, чтобы его ненавидели, Ирис.

– Ты прав… Я подбадривала себя, держалась. Ведь кроме плохого, было и хорошее. Концерты, ощущение собственной силы, поток обожания от толпы, который течет сквозь тебя, наполняет каждую твою клетку. Мои глаза никогда не блестят так, как после концерта. Много хорошего… Да даже то, что, хотя я могла позволить себе любую одежду, мне почти не приходилось ее покупать! Любой модельер был рад подарить мне платье из своей новейшей коллекции. Разве в тринадцать лет я могла хотя бы вообразить такое? А теперь все закончилось… и из меня как сердце вырвали. Но мне больно не из-за платьев. И не из-за утраченной любви поклонников.