Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

– Ну и что, – дернула плечом Ирис. Лямка платья сползла с начинающегося лупиться плеча. Под ней кожа была такая же белая, как моя. – В любом случае получше тех, что они придумывают, – проследив мой взгляд, Ирис поправила лямку.

– Недавно я прошел курс лечения от наркотической зависимости – а попутно и от всех остальных. Полтора месяца на свободе, а я все еще нервничаю, ожидая от себя сюрпризов. В прошлом меня неоднократно арестовывали за непристойное поведение в общественных местах, оскорбления, оскорбления действием (оскорбление действием у меня отлично получается) и хулиганство. В целом могу охарактеризовать себя как праздного типа без определенного рода деятельности. Бисексуал, склонный к случайным связям.

– Образование?

– Девять классов и кусочек десятого. Бросил.

– Увлечения?

– Музыка. Громкая – чтоб и мне приятно, и соседям противно. Иногда делаю вид, что умею читать. Рисую всякую ерунду и сразу раздираю лист на кусочки, потому что стыдно кому-то показывать.

– Встречаешься с кем-нибудь?

– Год прожил с одним парнем. А потом он покончил с собой, – я вытянул уголок рта в подобии усмешки. – И почему-то мне пока не удалось убедить себя, что я совсем-совсем ни при чем. Чего бы еще рассказать о себе такого же хорошего? Ах да. Я занимался проституцией и снимался в порно. Мне нравится женская одежда. Я умею ходить на каблуках. Я люблю краситься. Я такая лапочка. Рассказываю, и сам в себя влюбляюсь.

– Зато это похоже на правду, – хмыкнула Ирис. – Уж лучше, чем ты бы заявил, что любишь меня с тринадцати лет и сберег свою девственность чтобы преподнести ее мне в дар.

– Девственность не сберег, прости – деньги были очень нужны. Но я действительно люблю тебя с тринадцати лет.

– Ох, – вздохнула Ирис, – сколько таких признаний в любви я слышала. Но как в первый, мне хочется завопить: «Что ты вообразил обо мне? Что я гребаная идеальность? Что я всегда пахну как клубника со сливками? А что, если на самом деле я звезданувшаяся сучка? Так какого хрена ты бросаешься такими тяжелыми фразами, когда ты даже не знаешь меня?»

– Сомневаюсь, что у меня получилось бы кого-то идеализировать, даже возникни у меня такое желание, – я же циничен, как привокзальная шлюха. И все-таки я уверен, что действительно хорошо тебя знаю. Поэтому я здесь.

– Наглость поразительная.

– Изматывающие тренировки не прошли впустую, – пояснил я кротко.

Ирис расхохоталась. Было немного неожиданно услышать этот громкий, искренний смех от женщины, на лице которой только что было такое мрачное, недоверчивое выражение.

– Ты все-таки маньяк. Но выглядишь получше других. И забавный. Ладно, я разрешаю тебе побыть со мной сегодня. Но на постель не рассчитывай. Держи в узде свою разросшуюся за годы безответной любви страсть. Мне, видишь ли, недавно свезло додуматься, что случайные сексуальные связи вредны для меня – ведь после мне так омерзительно грустно, – она поднялась. – Это будет бессердечным и аморальным, учитывая твой недавний выход из лечебницы, если я скажу, что хочу выпить?

– Будет. Но тебе я готов простить что угодно.

– Ого. Вот теперь я почти верю, что ты меня любишь.

Мы бродили по улицам, пока не набрели на ветхую полутемную закусочную, где сели за угловой столик. Местного языка мы не знали, а официант не знал роанского. Десять минут я развлекался, наблюдая, как Ирис делает (пытается сделать) заказ. На нее распространялось главное заблуждение туристов: тебя как-нибудь да поймут, главное – говорить громче .

– Интересно, что он нам принесет, – обеспокоенно пробормотала она, когда официант отошел.

– Ну, если в соответствии с твоими жестами, то осьминога, разделочную доску и корзину для бумаг.

– Я певица, я и не обязана быть сильна в пантомиме, – отмахнулась Ирис. – А здесь симпатично, правда? Напоминает мне о юности.

Ирис восхитили обшарпанные стены и дешевая клетчатая клеенка с неровно обрезанным краем, покрывающая стол. В ее нищем провинциальном городишке одна такая кафешка была на весь город.

– Мы жили в доме под снос, в квартирке на верхнем этаже. Крыша протекала, отчего у нас на потолке появлялись здоровенные пятна. Если побелить потолок заново, вся красота до первого дождя. Но денег на починку крыши не было. Во время ливней приходилось подставлять тазы. Еще у нас не было горячей воды и часто отключали электричество. Зато я возвращалась домой и чувствовала: это мой дом, каким бы он ни был. А потом, когда все началось – здесь… там… нигде. Полгода – и ему хочется смены обстановки. Что за мания покупать дома? Я не успевала привыкнуть. Иногда думала: «Да где я живу вообще?» – Ирис почувствовала, что сказала что-то слишком откровенное и заметно смутилась. Но мне не хотелось, чтобы она останавливалась.

К нашему удивлению, официант принес салат и пиво для Ирис, апельсиновый сок для меня. Ирис сразу запихнула в рот большой лист.

– Ты уверен, что ничего не хочешь? Ну хотя бы осьминога? Или разделочную доску? Мне всегда неловко, когда я ем, а кто-то сидит рядом голодный, – она с наслаждением запила салат пивом.

– Я не голоден.

– Ты не стесняйся, если что.

Я отпивал апельсиновый сок, стараясь не смотреть на пиво. Ирис так и не вспомнила о вилке и набивала щеки овощами, как хомячок. Зрелище, по непонятным причинам, завораживающее.

– Противно смотрюсь?

– Совсем нет. Забавно, трогательно. Мило. Ты всегда ешь салат руками?

– Если он без соуса. И если обстановка позволяет. На официальных мероприятиях мне приходится смириться со столовыми приборами. Только я все никак не могу запомнить, что для чего, и поэтому обычно вообще ничего не ем. Ну да, я деревенщина, была ею и останусь, – Ирис даже не потрудилась изобразить сожаление по этому поводу. – Ты точно ничего не хочешь?

– Точно-точно.

Ирис подозвала официанта и ткнула пальцем в первый попавшийся пункт меню.

– Надеюсь, мне повезет. В прошлый раз, когда я так сделала, мне принесли ведерко горчицы, – ее передернуло. – У меня аллергия на горчицу.

– У меня тоже.

Мы обменялись сочувственными взглядами.

– Тебе, наверное, кажется, что я слишком много ем, – сказала Ирис, пытаясь подобрать такую интонацию, чтобы я не заметил, что она оправдывается. – Но я ужасно оголодала. Долгое время не могла проглотить ни кусочка. Это мое триумфальное возвращение к еде.

– Ешь сколько хочешь. Это нормально.

– В детстве я была пухленькой. Когда мы встретились, на мне еще оставался подростковый жирок. «Толстых звезд не бывает», – сказал он. Вероятно, небо их не выдерживает. Так что я начала худеть, и худела, худела, и опять худела, и мне жутко надоело. Не мое намеренье – сделаться тощей, как бродячая собака, но он указывал: «Теперь ты выглядишь гораздо лучше. А можешь еще лучше». Я была готова сделать что угодно, лишь бы меня похвалили. И даже когда у меня начались обмороки и проблемы с желудком, он не хотел заткнуться: «Очень, очень хорошо. Отлично. Но еще чуть-чуть».