Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

Ирис подцепила свой бокал и разом опустошила его наполовину. Я погладил кончики пальцев ее руки, лежащей на столе, но Ирис была так напряжена, что не почувствовала мое прикосновение.

– Почему раскаянье приходит так поздно? Однажды я вдруг перегорела, как лампочка. Мой терпение кончилось, и я задалась вопросом, зачем делаю то, что заставляет меня себя ненавидеть. Все еще пытаюсь спасти наш брак? Но мы давно добрались до края, собственно, уже падаем. Кто-то по-любому сломает себе шею, скорее всего – я. Моя влюбленность умирала медленно, в процессе заполнив всю меня черным пеплом. Мне было противно вспоминать, что когда-то я любила его. И еще противнее думать, что я соглашалась на все ради любви, которой с его стороны никогда не было. Эй, после моих признаний я еще не стала тебе омерзительна?

Ирис посмотрела на меня так жалобно, что мое даже посыпанное блестками сердце заныло.

– Нет. Я люблю тебя.

Она потянулась через стол и поцеловала меня, а потом уронила лицо на ладони и заплакала. Я рассеянно мешал трубочкой свой осточертевший апельсиновый сок и ждал. К счастью, это не заняло много времени. Слезы Ирис походили на летний дождь. Она мгновенно поднялась к самому пику и быстро успокоилась, только еще некоторое время дрожала, пока болевые импульсы не угасли. Мы были вместе неделю и два дня, и она целовала меня все чаще, что не входило в мои планы. Если бы я ехал сюда с намерением трахнуть Ирис, то меня следовало бы сжечь заживо, чтобы избавить мир от такой мерзости. Я понимал, что лишь мои усилия держаться на расстоянии удерживают нас от постели. Временами это казалось неизбежным, как зима, так же, как и ее чувства ко мне. Она слишком открылась, и ситуация напоминала ту, что возникла у меня с Октавиусом во время психотерапевтических сессий. Я не предполагал такого. Это я ее хотел; мне не приходило в голову, что она может захотеть меня.

После поцелуя на губах осталась горьковатая сладость ее коктейля. Послевкусие как после поцелуя со Стефанеком.

– Думаю, хватит тебе пить. Как говорил мой психотерапевт: новая проблема не избавляет от старой.

Послушно кивнув, Ирис отодвинула бокал с остатками голубой жидкости. Я равнодушно скользнул по нему взглядом – никаких спазмов в горле, никакого голода или жажды. Сложно определить это чувство, застрявшее в моей голове, не в теле.

– Все, я совсем успокоилась. Честно, – аккуратно стерев слезы с нижних век, Ирис посмотрела на кончики пальцев – жест человека, привычного к макияжу (свойственный и мне). Однако сейчас, как и в предыдущие дни, она была не накрашена, позволяя коже свободно дышать. Мы разве что сменили невзрачный «маскировочный» цвет ее волос на медово-золотистый – точно такой же оттенок был у нее в клипе «Если ты ищешь Виэли».

Подозвав официанта, с которым я уже наловчился кое-как изъясняться, я заказал новый напиток для Ирис – клубничный сок, лимонад, киви. Никакого алкоголя. Затем прикоснулся к белой полоске на ее пальце – вчера Ирис сняла обручальное кольцо и выбросила его в море.

– Забавно, – пробормотал я. – Ты можешь рассказать мне тысячу грязных историй о себе, с отягчающими подробностями, и, даже изрядно заскучав, я не начну относиться к тебе хуже.

Наверное, Ирис что-то уловила в моей интонации, потому что спросила:

– А как ты относишься к себе?

– Не знаю, – я потянулся к стакану с апельсиновым соком.

– Это не ответ. Давай честно – как ты относишься к себе?

Я втянул в себя воздух и на секунду прикрыл глаза. «Это Ирис, – мысленно напомнил я. – Это Ирис».

– В том, что случилось со мной в детстве, не было моей вины – изначально, во всяком случае. Но в результате я оказался навсегда опорочен. Со мной стало можно все, ведь я все равно испорчен. Обычно я делаю вид, что мне плевать. Но в какие-то моменты… ощущение собственной мерзостности становится совершенно невыносимым.

– «Опорочен», «испорчен»… о чем ты вообще? – Ирис ухватила меня за запястье, заставляя опустить стакан с соком, зависший на уровне моего лица. – О сексе? – поразилась она, заглянув в мои глаза. – Типа, секс грязный? И ты теперь весь в отпечатках пальцев или вроде того?

Я растерянно пожал плечами, уклоняясь от ответа. Подошедший официант поставил перед Ирис бокал и, ощутив разреженную атмосферу, с любопытством покосился сначала на Ирис, затем на меня. Вероятно, в этот момент он жалел, что не знает нашего языка.

– Занимаясь сексом впервые, я была поражена: этот процесс оказался таким чистым, – задумчиво протянула Ирис, в очередной раз дождавшись отбытия официанта. – Кожа… прикосновения… и ты максимально включена в реальность, обнажена и приближена к своей природной сущности. Все так просто; и непонятно, зачем столько запретов, предрассудков, почему люди культивируют в себе этот вечный стыд. Сам по себе секс не способен нас запачкать. Это соприкосновение с некоторыми людьми заставляет нас ощущать себя грязными. То есть… если после секса с кем-то возникают сожаление и отвращение… так ведь они всегда возникают, если впускаешь в свою жизнь или душу недостойного человека. Позволяешь ему пользоваться собой, неважно, каким образом.

– Я не очень понимаю, к чему ты ведешь, Ирис.

– К тому, что ты не хуже других. Твоя идея пожизненной запачканности абсурдна, – Ирис взяла свой бокал и сделала быстрый глоток – ей не нравился вкус алкоголя, поэтому все крепкие напитки она пила залпом. Обнаружив, что этот коктейль – безалкогольный, она начала цедить его мелкими глоточками. – Просто тебе не повезло с людьми.

– Или им не повезло со мной.

Ирис вздохнула и закатила глаза: «Тебя не переубедить».

– Однажды я изменила мужу, – она сняла с края бокала листик мяты и сунула его в рот. – Изменила – это когда без его разрешения. С его позволения я ему раз пятьдесят «изменяла». Я призналась ему, и он сделал вид, что рассердился. А я притворилась, что верю в его обиду. Нелепо. Жалкая попытка. Чего я пыталась добиться? Задеть его? Невозможно. Просто выебала саму себя зазря, – она рассмеялась и закашлялась, захлебнувшись коктейлем. Я похлопал ее по спине. – Так что теперь я слегка побитая жизненным опытом и чудовищно разборчивая. Мы с тобой во многом схожи, да?

– Не уверен насчет разборчивости.

Рассчитавшись, мы ушли на пляж. Предшествующий разговор не поощрял к веселью, но мы почему-то развеселились. Бегали по пустынному берегу, пока Ирис не порезала ногу о ракушку. Я промыл порез минеральной водой из бутылки и заклеил пластырем, который Ирис носила с собой на случай мозолей.

– Спасибо, – поблагодарила она.

В сумерках ее глаза приобрели оттенок синего. Я подумал, что синий цвет глаз всегда будет напоминать мне о поражении и потере.