Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

Мы прилегли рядышком, опираясь на локти. Волны с шумом и плеском наплывали на берег. Мне было, в общем-то, плевать на природные красоты, но лучше уж сосредоточиться на них. Не думать о том, какая Ирис красивая – растрепанная, несовершенная, не отретушированная, близкая. Разговоры помогали отвлечься, но в периоды молчания не замечать происходящее между нами становилось все сложнее. Даже от Ирис, обычно мягкой и расслабленной, исходило напряжение. Я боялся той минуты, когда страсть расхрабрит ее настолько, что она станет равнодушной к последствиям.

Я все пытался придумать, что бы сказать, любую ерунду, лишь бы перенаправить ее мысли в другом направлении. Но в голову приходило только: «Знаешь, каждый раз, как мы порезвимся с тобой в море, мне приходится вспоминать мою мамочку, прежде чем выйти на берег. Обычно ее хватает для того, чтобы в три секунды повисло все, что может и что не может, но с тобой мне требуется все больше времени, чтобы успокоиться. Я даже начинаю жалеть, что моя мамаша не была еще противнее. Не уверен, что ты меня поймешь, но хронический стояк – это очень утомительное явление. Здорово, что я ношу такие узкие джинсы, которые позволяют мне сохранять относительно приличный вид, но из-за них же столько страданий». Впрочем, едва ли, заявив такое, я смогу отвлечь ее от себя.

Я покосился на Ирис – она старательно избегала смотреть в мою сторону. Но спустя минуту вдруг положила ладонь мне на живот.

– Напряженный, – она повернула лицо ко мне. Даже на покрасневших от солнца щеках было заметно, как жар прилил к ее коже. Глаза туманные, точно она пьяна или только что проснулась. – Это я тебя так нервирую? – она провела кончиками пальцев вверх-вниз, от груди и до живота, и я зажмурился, ощущая себя совершенно беззащитным под ее щекочущими прикосновениями.

– «Нервируешь» – не то слово.

Хорошо, что она не стала уточнять, какое слово верное, но ее пальцы легли на мою щеку.

– Ты хороший, хороший, – бормотала она, приближаясь ко мне, пока мы не соприкоснулись носами.

Я попытался возразить, что я плохой, по-настоящему отвратный, но голосовые связки обмякли, и у меня получился только беспомощный выдох. Я посмотрел в ее глаза, на журнальных страницах какого только цвета не бывшие, но на самом деле серебристо-зеленые, и вспомнилось, каким-то образом втиснулось в одну секунду: все эти комнаты, в которых я запирался в одиночестве, и ее голос между мной и холодящей пустотой. Ее фотографии замелькали, сменяя друг друга с шелестящим звуком переворачиваемых журнальных страниц. Она значит для меня так много… и я так хочу прикасаться к ней… так сколько еще я смогу запрещать себе?

Я почувствовал ее волосы под пальцами, обнаружил, что втискиваю ее в песок, целую, обхватив ее затылок ладонями. Она была сама мягкость… гладкие волосы… гладкая кожа… и все слегка присыпано песком. Мне с мучительной силой захотелось забыть обо всем, даже о том, что я такое. Но я помнил.

Я отпустил ее и, пошатываясь, встал на ноги. Лежа на песке, она посмотрела на меня снизу-вверх – непонимающе, почти умоляюще.

– Хватит, Ирис. Впредь нам нельзя позволять подобное, – я протянул ей руку, предлагая подняться.

– Ты говоришь как директор школы для девочек.

– Ни одна школа для девочек не пустит меня на свою территорию.

Ирис погрустнела. Она подняла с песка очки, отряхнула их и надела, пряча глаза за темными стеклами. Я чувствовал себя виноватым, когда мы брели вдоль кромки моря, направляясь к гостинице, хотя был прав, и она это понимала. Она все понимала… Она была особенная. Дьобулус тоже был особенным, но он был темной силой. А Ирис – светлой.

– Мы скоро расстанемся, – напомнил я. – Если мы слишком сблизимся, разлука будет невыносима. Но она в любом случае обязательна, – как только я произнес слово «разлука», я понял, что оно слишком угнетающее. В дальнейшем следует избегать его. Не считать уходящие дни. Просто жить, сосредоточиться на настоящем моменте, как советовал Октавиус.

Ирис сверкнула зубами.

– Вредина. Но, может, все-таки поможешь мне справиться с моими сексуальными комплексами?

– Что-то я не заметил у тебя сексуальных комплексов.

– А они есть! Я четыре месяца не трахалась. Согласись хотя бы из жалости.

Мне не понравилось, что она пытается прикинуться несерьезной. Притворство ей не давалось – это первая причина для моего недовольства; я так и рвался ей подыграть – это вторая. Но она хотя бы не выглядела подавленной надвигающимся будущим, уже хорошо.

– Я не помогаю избавиться от сексуальных комплексов. Я только создаю новые. И ты же знаешь – я не из жалостливых.

– Точно. Абсолютно бесчувственное существо, – фыркнула Ирис. – Когда ты уезжаешь?

– В четверг днем.

– Почему именно в четверг?

– Потому что я приехал в позапрошлый четверг, – я сомневался, что смогу хранить свою правильность дольше двух недель.

– Это послезавтра…

– Да.

– Так скоро, – она вздрогнула. – Мы увидимся в Льеде?

– Сотни раз. – «Надеюсь. Если я буду вести себя правильно». Я схватил камень и бросил его в воду, чтобы посмотреть на взметнувшиеся брызги. – А сколько ты намерена здесь оставаться?

– Не знаю. Пока мне не хочется уезжать. Я привыкла. Даже перестала трястись в опасении, что меня узнают. Даже перестала бояться меню и официантов. Но без тебя это место потеряет свое очарование, – она заморгала, но заставила себя успокоиться. – Я еще не все тебе рассказала.

– Ты хочешь сделать это прямо сейчас?

– Да. Я чувствую решимость. Только можно я сначала куплю себе чего-нибудь выпить?

– Бутылку холодного лимонада.

– Ладно. Тогда я обойдусь, – Ирис села на песок.

Я опустился рядом с ней и вытянул ноги. До ступней долетали брызги воды.

Ирис поправила шляпу – вторую, которая все пыталась повторить трагичную судьбу первой.

– Не то чтобы это такая тайна, тем более что от тебя у меня нет секретов. Просто противно вспоминать… Я уже пропадала, причем по-настоящему. Весной…

Я молча слушал ее и смотрел на волны – как они набегают на берег и снова отступают. И так же мой ужас. Вперед, назад. Можно выслушать все что угодно, пока смотришь на море…

***

У мужа Ирис был большой дом за городом, окруженный лесом. Ирис нравилось бывать там – до тех пор, пока ей не перестало нравиться что-либо вообще. Хотя Ирис не радовала идея провести неделю наедине с опротивевшим ей человеком, но он намеревался оборвать домыслы прессы видимостью семейного примирения, а она отчаянно нуждалась в побеге: запереть себя в тишине, вдали если не ото всех, то от многих.

Вскоре она обнаружила, что муж угнетает ее гораздо больше этих «многих». Как следствие, ей очень полюбились долгие одинокие прогулки в лесу. Весна выдалась теплая, все стремительно таяло, и лишь в глубине леса и в овражках еще лежал снег. Обстановка умиротворяла, вот только Ирис порой казалось, что валежник похрустывает не в такт с ее шагами. Когда она сказала об этом мужу, он отмахнулся от нее: «Не впадай в паранойю, дорогуша». И она подумал: может, это и в самом деле паранойя?