Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

Она завела машину, спокойно, как будто всего-то возвращалась с лесной прогулки, и уехала. По дороге она периодически принималась громко смеяться.

Несколько часов спустя она сидела в полицейском участке и рассказывала о произошедшем, рассматривая глубокие красные царапины на запястьях. Закончив свою историю, она посмотрела в лицо полицейского и с удивлением увидела, что он улыбается.

– Значит, вы та самая Ирис, знаменитость?

– Да.

– А у вас есть документы, подтверждающие это?

– Что я знаменитость?

– Нет, что вас зовут Ирис.

– При чем здесь документы? – рассердилась Ирис. – Я человек, попавший в беду. Без документов вы откажетесь помочь мне?

– Знаменитости всегда ходят с грязными волосами? – полицейский откровенно издевался над ней.

– Я сказала вам: я пять дней провела в заключении у психа!

– Вы считаете, можно вот так запросто прийти в участок и болтать всякий вздор? – огрызнулся полицейский.

– Да вы сто раз видели меня по телевизору…

– Я не смотрю телевизор.

– Знаете что, идите вы в жопу. А я звоню мужу, – она старалась быть вежливой даже с людьми, которые ей неприятны, но все должно быть в разумных пределах.

Муж приехал быстро, и Ирис вдруг обнаружила, что после всех этих передряг почти рада ему. Когда их ненадолго оставили вдвоем, Ирис сбивчиво повторила свой рассказ. Взгляд мужа был сочувствующим, и на сердце у нее потеплело. Но потом он сказал:

– Я понимаю, что ты переживаешь из-за снижения твоей популярности. Но почему ты не посоветовалась со мной, прежде чем такое придумывать? И где ты была на самом деле?

***

Ирис кинула камень в воду. Раздался всплеск, заставивший меня очнуться. На время ее рассказа я выпал из реальности, превратился в призрачного наблюдателя тех мрачных событий. Ирис выглядела бледной. Но улыбалась. Я потянулся к ней, однако передумал и опустил руку. И пожалел, что не разрешил ей выпить.

– Его нашли?

– Да, – Ирис небрежно махнула рукой. – Только он был уже мертв. Повесился. В предсмертной записке пожаловался, что вот я стерва, отвергла его любовь. Я же думаю, он просто испугался последствий. Круто, правда? Мой муж спросил, что я думаю по этому поводу. Я ответила, что надо было все-таки добить его радиоприемником. Мы продали дом… Никогда больше не вернусь в тот лес. Хотя то, что в нем случилось, было еще не самым худшим.

– А что было худшим?

– Вернувшись, я обнаружила, что в моей жизни ничего не изменилось. Я все еще связана и сижу в кладовке, только что путы украшены стразами и кладовка просторна и роскошна. Все эти годы мной манипулировали, ограничивали мою свободу, принимали решения за меня, и делали это так долго, что я перестала замечать, осознав суть происходящего лишь после того, как тот псих продемонстрировал мне ситуацию в гротескном виде. Они даже оправдывали себя теми же словами: «Ты не знаешь, что для тебя лучше, детка. Мы объясним тебе, глупышка». Ты подчиняешься и вроде бы не чувствуешь боли. Только однажды замечаешь, что начинаешь вести себя странно, по причинам, скрытым от тебя самой. Ведь тебе же не грустно, не страшно, ты совсем не растеряна – послушай, все твердят, что ты чувствуешь себя отлично. Когда я разглядела реальное положение дел, весь мой мир рухнул. Как я позволила таким людям управлять мной? Как я могла быть такой овцой, размышляющей об оптимизме, когда с нее состригли уже всю шерсть и решили снять кожу? Даже мои родители сказали, что я не должна бросать мужа. «Твоя подавленность – состояние временное, – сказали они. – Будь мудрой и просто пережди». Я купила им дом, мебель, машины, оплачивала все их расходы… у них не могла не мелькнуть мысль, что, если я испорчу отношения с ним, мы все останемся без денег. Где-то среди многочисленной ерунды, составляющей мою жизнь, я совсем заблудилась. Перестала понимать, что хорошо, а что плохо, отличать собственные мысли от внушенных. Я любила свои песни. Но их обругали и забрали у меня. И теперь превозносят это пластиковое дерьмо, которое меня заставили петь. И я думаю – а может, так действительно лучше? Тогда почему меня тошнит? Какие чувства настоящие? Что правильно?

Я пожал плечами. Кто знает.

Ирис усмехнулась.

– После похищения я не могу заниматься сексом с мужем. Стоит ему до меня дотронуться, и у меня начинаются рвотные спазмы. Достаточно унижать себя. Я больше не лягу с кем-либо в постель, пока не удостоверюсь в его искренней привязанности ко мне. Я поумнела, – она обвила мои пальцы своими. – Но ты меня любишь. И ты хороший. Я не заблуждаюсь в тебе.

– Ирис, я убийца, – напомнил я.

– И? Это не подразумевает, что ты плохой.

– Тогда что подразумевает, что я плохой? Я должен сидеть в тюрьме. А я что делаю? Прогуливаюсь по пляжу в розовых шлепанцах.

– Ты был в невменяемом состоянии… в состоянии аффекта…

– Аффект? Я не виноват, потому что пил и кололся и едва могу вспомнить, как вообще так получилось, что я его убил, – возразил я с дрожащей усмешкой. – Ты же слышишь сама. Это оправдание не выдерживает никакой критики.

– Ты приехал и спас меня, когда я утопала в тоске, и ничего не требуешь взамен. Мне все равно, что другие люди думают о тебе и даже что думаешь ты сам. Теперь я слушаю себя, сама определяю свое мнение. И для меня ты хороший.

Не знаю, как нам удалось расстаться той ночью.

Следующий день мы провели, слоняясь по берегу. Мой отъезд приблизился вплотную, и нам было грустно. Вечером Ирис проскользнула в мою комнату вслед за мной и с упрямым видом уселась на кровать.

– Ты как хочешь, а я сегодня буду спать с тобой.

– Так как я с этим не согласен, мне, видимо, придется погулять где-то, пока ты спишь со мной, – я пытался шутить, но мне было совсем не до шуток.

Обхватив мое бедро, она попыталась притянуть меня поближе, но я словно в пол врос.

– Ирис, меня однажды уже насиловали, и мне это не понравилось. Достаточно, – сказал я очень спокойно.

Она молчала минуты три, подперев голову руками. Потом спросила:

– Почему ты не хочешь быть со мной?

– Потому что я наркоман, и я не уверен, что смогу долго выдерживать мой новый незамутненный образ жизни. Потому что я доказал свою неспособность к отношениям не один и даже не два раза. Потому что я понимаю, что с легкостью смогу бросить тебя, но не смогу забыть. Потому что я понял, что причинять боль человеку, которого любишь, – невыносимо. Потому что я не верю себе и боюсь самого себя. Все время настороженно наблюдаю за собой: ты еще не превратился в лучезарную сволочь? Я пытался исправиться, я действительно хотел, но потом обнаруживал себя еще большим уродом, чем был, и теперь я не знаю, чего от себя ожидать. Иногда я отношусь к себе как к опасному, непредсказуемому существу, способному на любую гадость, даже в отношении себя самого. Это уже на грани раздвоения личности. Хватит. Я все решил для себя: если я не могу дать тебе гарантии, что я буду с тобой хорошим, я не буду с тобой вообще. Аргументации против более чем достаточно, ты не считаешь, Ирис?