Евгений Гиренок - Метанойя [litres самиздат]

Мало-помалу все начало отступать на второй план под влиянием увеличивавшихся с каждой секундой болей во всем теле. Изголодавшийся по наркотику организм настойчиво пытался заявить о себе ломотой всех суставов. Пальцы мои нестерпимо ныли, колени готовы были вывернуться в обратную сторону, и я никак не мог найти подходящего положения для ног, вертясь на помосте, как пропеллер. Меня вдруг пробрал жуткий холод и, несмотря на то что в камере было достаточно тепло, а я был одет в толстый свитер и куртку, у меня зуб на зуб не попадал. Ежесекундно шмыгая носом, с которого буквально рекой текло, я ожесточенно растирал руками леденеющие ноги и все равно не мог согреться. Самое ужасное было то, что пытка только начиналась, и я не представлял, как пройдет ночь. У меня появилась сильная одышка, как будто я только что преодолел бегом несколько лестничных маршей, а лицо покрылось противной липкой испариной.

Тяжелая дверь открылась, и толстый сержант знаком приказал выйти. С трудом взяв себя в руки, я поднялся с «эстрады» и выполз из камеры на подгибающихся ногах. Командир провел меня по коридору в другую камеру с решеткой вместо двери. Как я понял, она предназначена для проведения следственных действий– здесь был лишь стол, прикрученный к полу здоровенными болтами, и пара стульев. Тут меня ждал Сергеев и с ним пара типов в гражданском, с любопытством уставившихся на меня. Я догадался, что это понятые. На полу возле стола лежала сумка, очень похожая на одну из моих. Сергеев кивнул, перехватив мой взгляд.

– Мои ребята сами съездили к тебе, привезли кое-что из одежды. Надеюсь, ты не против? Просто я прикинул, что везти тебя туда , то до се, только канитель разводить, а так все быстрее будет. Они тебе купили сигареты, чипсы, сок, шоколад– в общем, сам увидишь.

Я махнул рукой.

– Мне без разницы– со мной, без меня… От этого ничего не меняется. Ты только ключи от квартиры отдай Кольцовой.

– Позже. Пока они у меня будут– квартира-то опечатана. Не волнуйся, там все в порядке. Сейчас переодевайся, мы сделаем официальное изъятие у тебя личных вещей. Все по закону, понятые присутствуют…

– Свитер-то оставишь? А то в камере холодно.

Сергеев прикинул в уме.

– Давай куртку, джинсы и ботинки. Там в сумке спортивный костюм и кроссовки, это и в тюрьме тебе пригодится.

Я невесело усмехнулся и молча переоделся, чувствуя себя очень паршиво под взглядами незнакомых людей. Следователь сложил одежду в полиэтиленовый пакет и, перевязав ручки веревочкой, запечатал ее концы сургучом. Быстро заполнив бланк протокола, он дал расписаться на нем понятым и попросил конвоира проводить их. Потом закурил сигарету и присел на краешек стола.

– Ну, старик, крепись. Ты бы все-таки подумал насчет деятельного раскаяния и чистосердечного признания. Суд всегда принимает во внимание наши характеристики. А терпилы– стопроцентные бандюги, у каждого целый хвост судимостей и досье в отделе по борьбе с наркотиками. Так что у тебя были бы неплохие шансы получить по минимуму лет восемь, а может, и меньше. Там помиловку бы написал, условно-досрочное опять же, глядишь, лет через пять, а то и четыре уже и освободился бы. Главное, это вполне реальный вариант, а своим упорством ты только вызовешь раздражение у судей, и тебе влепят на полную катушку.

Я покачал головой:

– Антон, я очень ценю твои добрые советы, но пусть все идет как идет. Хорошо?

– Смотри, Джем, тебе решать. Мне-то в любом случае ни холодно, ни жарко. С твоим признанием, без него– дело, считай, уже готово, а остальное все формальности.

– Я понимаю. И в любом случае спасибо тебе за человеческое отношение. Кстати, еще одна просьба– у меня в камере нет ни матраса, ни одеяла. Здесь что, порядки такие?

Он успокоительно покачал головой.

– Не волнуйся, выдадут. Я им напомню. Ну что, я побежал? Завтра увидимся…

– Постой, постой, Антон. А тебе Кольцова сказала про мою знакомую?

– Да, Власов ездил к ней, но дома не застал, она на работе была. Мы ее завтра с утра навестим и допросим. Не думаю, конечно, что это тебе поможет. А если она станет тебе ложное алиби обеспечивать, то себе только большие неприятности заработает. Ведь это все проверяется. Ну ладно, отдыхай.

Меня отвели обратно в камеру, куда вскоре принесли почти новый матрас и синее казенное одеяло. Толстый сержант пояснил мне насчет передачки, которую принес Сергеев.

– Сразу все я тебе в камеру не отдам. Вот, возьми пакет сока, печенье, чипсы, шоколад, туалетную бумагу. Сигареты у тебя пока есть. Все остальное я положу на вещевку– чай, сахар. Если что-то понадобится– скажешь, тебе выдадут. Захочешь чаю, мы тебе заварим.

Я пробурчал.

– Спасибо. Если нужно, возьми себе пачку сигарет.

– Благодарю. И если ты не против, чайку чуть отсыплю.

– Хорошо.

– Ну все, если что нужно будет, стучи в «кормушку».

Он закрыл дверь, оставив меня наедине со своими бедами. Боль ломки, чуть отступившая во время движений, вновь навалилась на меня, стоило только улечься на матрас. Снова пробрал озноб, и я с головой завернулся в одеяло, тщетно пытаясь согреться. Но так стало еще хуже, потому что дольше десяти секунд я не мог оставаться в одном положении. Колени так страшно тянуло, что я, наверное, был бы рад согласиться, чтобы мне вообще отрубили ноги. Тут еще добавилась ноющая боль в позвоночнике, и я проклял все на свете– мучения ревматиков в плохую погоду не шли ни в какое сравнение с моими. Я пытался отвлечься, считая до тысячи, но едва досчитал до трех десятков, как был готов выть в полный голос от раздражения. В довершение ко всему меня пробрал жуткий понос, и каждые десять минут я срывался с матраса и забирался на унитаз, получая облегчение на короткое время, а потом все начиналось сначала. По моим прикидкам, миновало не менее десяти часов моих мучений, но по донесшимся из дежурки сигналам точного времени, передававшим по радио, я понял, что сейчас восемь вечера, а стало быть, прошло всего лишь три часа. Сигареты не помогали– я высаживал их одну за другой, совершенно не накуриваясь и испытывая лишь отвращение, с единственной целью хоть как-то убить время. Я знал, что мне надо хоть немного поспать, иначе я сойду с ума, но сон и не собирался приходить. Стоило только прикрыть глаза, как сознание властно захватывало видение шприца, наполненного бесцветным раствором, и все внутри буквально завязывалось в узел от невозможности утолить сумасшедшее желание уколоться. Кто там что говорил про реальность? Реальна только боль, такая, словно меня вывернули наизнанку и подвесили над огнем. А все остальное, весь этот идиотский мир– действительно только гротеск, странная фантазия стимулированного мозга. Закончился допинг– закончился мир. И есть ли в нем хоть капля здравого смысла? Я вдруг отчетливо понял, что за один– единственный укол подпишу Сергееву любое признание. И как только эта мысль выкристаллизовалась, я уже не мог избавиться от нее. Больной мозг, как взвесившийся компьютер, начал выбрасывать самые фантастические варианты возможной добычи кайфа из моего тайничка– начиная от переговоров и торга со следователем и кончая подкупом дежурной смены изолятора. Психоз нарастал с такой скоростью, что я почти перестал контролировать себя, подчиненный лишь идее кайфа. Срочно требовалось хоть чем-то занять мысли, переключить их хотя бы на время, но мне никак не удавалось это сделать, и огромный дикий зверь, грызущий мою душу, вот-вот был готов вырваться наружу.