Ирина Андрианова-Голицына - Потерянные ключи [litres самиздат]

Я обдумывал все это, параллельно задавая НТ разные сочувственные вопросы – как, должно быть, ей тяжело было остаться совсем без еды, без дохода, друзей и т.п. Но надо всем этим витал в воздухе главный вопрос, которого я не задавал. «Остаться без всего» означало, что это все – еда, друзья, доход и все остальное – должны были когда-то у нее быть. Так где же они? Что она о них знает?

Я не заметил, как переусердствовал – но уже было поздно. Мысли, которые я сам невольно вытащил из глубокой бездны, поднялись на поверхность. Я видел, как взгляд ее потемнел, она принялась теребить колени, ерзать на стуле. Я пытался заглушить эти мысли – болтал о малозначительных вещах, расспрашивал про содержимое заброшенного дома на Седова и про ночные бдения во дворе. Она односложно отвечала, иногда невпопад, словно оглушенная внезапным открытием. И я понял, что заслонка прорвана. Лавина вот-вот хлынет. И я бросился наперерез потоку, чтобы успеть выдернуть ее прежде, чем он ее раздавит.

– Тася, скажи мне, пожалуйста (давай на «ты», если ты не против) – ты помнишь, как тебя зовут? Как тебя звали до того, как я решил называть тебя Тасей?

Она беспомощно молчала.

– Ты этого не помнишь? Не знаешь?

Ни слова.

– Не беспокойся, Тася, тут нет ничего страшного! (Я пытался говорить очень быстро). Такие потери памяти случаются. Должно быть, это временное.

– Да, да…

Как она благодарна за спасительный круг! Ей нужно придумать новую историю, в которую она поверит.

– Кто твои родители? Чем ты занималась до того, как оказалась в съемной комнате в общаге? Где ты жила раньше? Где училась? Наконец … сколько тебе лет?

Я заметил, что она будто бы шевелит губами – видимо, повторяла один за другим мои вопросы. Наконец, она внимательно посмотрела на меня и проговорила:

– Я ничего не знаю. Умоляю тебя, помоги мне.

Я понял, что ее ужас достиг того крайнего предела, когда сил на внешние его выражения не остается. И дальше может быть остановка всего. Я встал, шагнул к стулу НТ и сильно-сильно обнял ее за плечи. Не отнимая рук от колен, она уткнулась мне в живот. Я думаю, она мечтала бы в этот момент заплакать. Но не могла. Я обнимал ее, повторяя, что во всем виноват Николай. Что это из-за него она ничего о себе не знает. Что он просто «стер» воспоминания. Я встал на колени, чтобы НТ было удобнее положить голову мне на плечо – она наконец-то начала плакать.

– Наверняка у тебя есть родители, дом, интересная счастливая жизнь… Пожалуйста, не плачь. Этот негодяй похитил тебя и ставил на тебе свои гипнотические опыты… Это несомненно. Но ты не думай – мы всех найдем. Твоих родителей, твой дом. Ты все увидишь и сразу вспомнишь!

Она подняла голову и посмотрела на меня.

– Мне недавно пришло в голову, что я все это должна знать. Ну, что это вообще это странно, что я этого не знаю. Что все это должно быть – родители, дом, что-то еще, кроме как здесь и сейчас. Я ведь жила, жила – и не знала, что это положено иметь. Я смотрела на других и догадывалась, что у них-то что-то подобное есть. И только сейчас меня ужаснуло, что я ни разу не задумалась, почему этого нет у меня.

Я погладил ее по голове. Жила-жила. А сколько ты так жила? Пару недель? Пару недель от своего рождения. А думала, что так жила всегда.

Я пододвинул свой стул вплотную к ней, чтобы сидеть вдвоем, обнявшись.

– Теперь я понимаю, что я просто старалась об этом не думать, потому что мысль эта была очень страшной. Или я быстро решала про себя, что почему-то я вот именно сейчас забыла какую-то важную подробность, а раньше помнила; и что скоро я это вспомню, а пока не буду думать об этом – подумаю о чем-нибудь другом. И я все время забывала вспоминать.

Наверное, ее мозг блокировал эти мысли ради спасения. Правильно делал. У нее нет прошлого. Николай заново создал ее меньше месяца назад. Она с готовностью примет любые воспоминания, которые я придумаю.

– Когда у меня не было жилья и еды, я больше всего боялась того, чтобы остаться на улице и умереть. А когда я чудом попала в эту квартиру, к холодильнику и к шкатулке с деньгами, я стала бояться потерять ее. Даже не ее – а место в пространстве. Мне казалось, что если я выйду, покину квартиру, то в мире что-то перевернется и я больше никогда не смогу сюда вернуться. И тогда уже точно погибну, потому что я неустойчива, я распадаюсь… Ты, наверное, меня не понимаешь?

– Прекрасно понимаю.

– Так вот, эта квартира, эти стены, эти вещи – это как бы формочка, которая удерживает меня от распада. Здесь я хоть немного становлюсь человеком … хотя бы внешне, как все. Я делала с утра до вечера разные действия, которые делают все нормальные люди – кипятила чай, делала бутерброды, ела, убирала за собой, читала, писала, спала. И я представляла, что и я хоть немного такой же нормальный человек. Если бы кто-то со стороны меня увидел – наверняка бы он не заметил никакой разницы, верно?

– Конечно, не заметил бы. Ее и нет.

– Но вот ты появился, стал меня о чем-то спрашивать, и я увидела, что все это время меня на самом деле не существовало. И сейчас практически не существует. Я почти отсутствую.

– Для почти отсутствующего человека ты очень интересный собеседник…

– Пожалуйста, не оставляй меня! – вдруг воскликнула она. – Пока ты говоришь со мной, а я отвечаю – я сохраняю форму, не распадаюсь. Понимаешь? Наверняка это выглядит сумасшествием, но мне очень, очень страшно. Мне кажется, если ты перестанешь видеть меня, слышать, держать за руку – я исчезну.

– Я понимаю. Это не сумасшествие. Это бывает, наверное, с каждым. У тебя хуже, чем у других, потому что над тобой поработал этот безумец. Это он – сумасшедший злодей. Пожалуйста, не думай, с тобой все в порядке!

– Ты никуда не уйдешь?

– Никуда. Я останусь с тобой, пока у тебя это … не кончится. Пока ты не перестанешь бояться.

– Я никогда не перестану. Это не может кончиться. Пойми, меня нет. Почти что нет. Может, со стороны кажется, что все нормально – вот человек, вот его руки и ноги. Но я-то знаю, что за этим – почти пусто. Меня нет и никогда нигде не было!

– Пойдем в комнату, – сказал я. Легонько подталкивая, я отвел ее в гостиную и усадил на диван. Сам сел рядом. Она схватила мою руку и я заметил, что ее ладони очень холодные. Метафора исчезновения, зачем-то подумал я. Я накинул ей на плечи одеяло. Потом, подумав, укутал в него нас обоих.

– Ты … преувеличиваешь. – Я говорил первое, что приходило в голову. – На самом деле ты есть, как и все вокруг есть – я, все соседи во всех квартирах, все люди, которые идут сейчас мимо нашего дома по улице и дальше, по другим улицам и в других городах и странах. У каждого из них в жизни может случиться такой же … эээ … кризис. Они вдруг ни с того, ни с сего ощутят, что их существование – неправдоподобно, невозможно и абсурдно. И им тоже может стать так же страшно. И выхода из этого нет, потому что мы не можем доказать себе, что существуем на все сто процентов. Остается, видимо, просто примириться с этими мыслями. А потом – потом задвинуть их куда-нибудь в дальний угол, и пообещать себе, что подумаешь об этом как-нибудь в другой раз, но так больше и не вспомнить.