Антон Карелин - Одиссей Фокс

— Братья и сёстры, — сказала Романова, вставая. — Вы видите, что я невиновна и чиста. Наш сыщик понял, что мы в смертельной опасности, и пошёл на хитрость, чтобы всех спасти. Прозаева и Поэтич вступили в сговор и хотели похитить сокровище Романовых, они убили собственных наследников, чтобы получить объединённый генетический материал… Но не преуспели. Однако, приняли решение следовать изначальному плану, пусть даже ценой собственной жизни. Я не вполне понимаю, почему. Моё сердце скорбит о Роме и Юле, чистых и непорочных. Нет участи печальнее на свете, чем та, что выпала этим детям.

— Но миша и зая всегда были врагами, — удивился Рюрик. — Помните, как они дрались десять лет назад во время угорской кампании? До остервенения.

— От ненависти до любви один шаг, — подняв палец, поучительно заметил Пушкин.

— Да они давно любовники, — раздражённо буркнула Шувалова. — Вы бы сразу спросили, я бы вам сразу ответила! Из-за вражды семей не могли быть вместе и не могли встречаться в реале, вот им и приходилось годами прятаться и любиться в ментосферах. А я, великодушная, этим злыдням по доброте душевной помогала! Во имя любви!

— Не проще ли им было примирить два рода и сыграть свадьбу?! — поражённо спросила Ломоносова, для адекватности которой эти драмы были совершенно неприемлемы.

— Милочка моя, не могли же они просто взять и прекратить вековую семейную вражду! — как идиотке объяснила ей Шувалова. И большинство аристократов, кажется, были с ней полностью согласны.

— Правом, данным мне волей Олимпиара! — громогласно сказала Романова, — Я отлучаю преступников от их семей! Отныне вы люди без рода и племени. И судить вас будет гражданский суд.

Гербы над головами бывшей Прозаевой и бывшего Поэтича погасли. Парализующее нечто прекратило своё действие, и убийцы обмякли, как побитые звери.

— Это ещё не всё, — сказал Одиссей.

Все повернулись к нему: князья с интересом, зайчиха с ненавистью, а медведь с благодарностью.

— Я не сказал одну смертельно-важную деталь. На планете Диарра есть один вид, огнегривые суланы. И существа этого вида касаются друг друга не только с целью убить, но и с целью дать потомство. Они изначально диморфны, то есть потенциально двуполы, но пол в них не развивается до момента первого прикосновения. В шестнадцать два сулана касаются друг друга и борются за жизнь, один умирает, а второй выживает и становится самкой. Он забирает генетический материал погибшего, соединяет со своим и вынашивает их потомство. Огнегривые суланы одновременно любят и убивают друг друга. Один раз в жизни.

Одиссей смотрел бывшей Прозаевой прямо в глаза.

— Но люди не такие. Нам дано счастье любить, не расплачиваясь за это жизнью, своей или чужой. Люди рождаются, чтобы найти друг друга и любить всю жизнь.

— Любовь слепа и глупа, — усмехнулась зайчиха горько и презрительно. — Я бы в любой момент променяла её на сокровище Романовых.

— На Руси два настоящих сокровища, — сказал Одиссей, подступив к ней вплотную, и его бледное лицо было опасно-спокойным. — С первого вы собирались бежать, а второе убили. Поэтому вы недостойны даже короны. А гражданский суд слишком милосерден, вы достойны иного суда.

Бриллиантовая брошка Юли Прозаевой сверкнула в воздухе, когда Одиссей воткнул её зайчихе в плечо. Игла хранила кровь Юли и Ромы, Фокс взял её, когда дети уже не могли почувствовать уколов. Зайчиха вскрикнула от неожиданности и боли, но Одиссей уже держал её за руки. Волна жара прошла по его телу, зайчиха пронзительно закричала, но не могла оторваться.

Князья бросились в стороны, чтобы не дай бог не соприкоснуться с ними, и Одиссей перестал замечать всё, что творилось вокруг. Его мир свёлся к лицу бывшей Прозаевой, она стала единственным смыслом для Фокса, самой близкой для него женщиной, которую он глубоко презирал, которой хотел отомстить за жестокую смерть Юли и Ромы, и которую одновременно… любил. Сейчас, в эту секунду.

Их дыхание и биение сердца совпали, женщина, чьего имени он так и не узнал, смотрела на него с обожанием, ненавистью, ужасом. А затем они вцепились друг в друга, как бешеные, ведь тело каждого хотело жить.

— Я! — прохрипела зайчиха. — Я!!!

— Нет, я, — сказал Одиссей.

Она была опасной в своём абсолютном эгоизме, у неё почти не осталось моральных ограничений, и она была готова на всё, ради того, чтобы жить. Её тело было моложе и сильнее, совершеннее, её апгрейды работали на износ, лишь бы победить.

Но её слабый противоречивый разум, её абсолютное неумение любить, её маленький ограниченный опыт и нетерпение, рвущееся из-под контроля, её неумение выдержать и смирить себя уже убили зайчиху. Она ещё не поняла и не поверила в это, но её разум и тело уже смирилось, уже сдалось. Уже признало, что Одиссей более высокая форма жизни, достойная жить. А она нет.

— Пожалуйста, — завыла зайчиха, взывая к его жалости, трясясь в его руках. — Я хочу жить, не убивай меня… пощади…

Её глаза искали Фокса, чтобы соблазнить его, воззвать к его мужскому естеству, но человек без апгрейдов ничего не ответил, он молча размеренно дышал и ждал, пока, содрогаясь в конвульсиях, зайчиха не испустит дух. Спустя секунды всё было кончено. Мир постепенно вернулся к Одиссею, он стал различать и слышать, что происходит вокруг.

Медведь лежал на полу, придавленный двумя князьями, и слёзы текли по его мохнатой морде. В отличие от зайчихи, он пытался её любить. Поэтому Одиссей и не позволил витальному единству произойти между ними, зайчиха сожрала бы жизнь медведя, и не поморщилась. Теперь наказание было справедливым: смерть для неё, страдание для него.

— Да что ты себе позволяешь, простолюдин! — заорал Рюрик, нависая над Фоксом, красный от ярости и брызжа слюной. — Мы добьёмся твоей казни! А если нет, я найму того, кто всё устроит. Чтобы ты знал, шушера, своё место!

— До вас до сих пор не дошло, — сказал Одиссей, вставая, — что мне покровительствует Олимпиар? Что Арес явился сюда не ради вас, а чтобы спасти меня?

Это была откровенная ложь. Но странный человек оказался прав во всём, что говорил до того, поэтому Рюрик отступил и побледнел. Его воинственность сдулась без следа.

— Ваше сиятельство, так мы же не знали, — заворковал Долгорукий с нервной улыбкой на лице.

— С дороги, — бросил Фокс.

Он подошёл к молчаливой Ане, взял её за руку и вышел из янтарной комнаты, не оглянувшись на блистающее сокровище Романовых.

— Я очень хочу есть, — сказал Одиссей, раскрывая визио-меню. Его всё ещё лихорадило после массированного молекулярного обмена. И после того, как за жизнь пришлось бороться, все желания чувствовались гораздо острее. — Ты что-нибудь будешь?