Екатерина Соболь - Опасное наследство [litres]

Ирландцы подавленно стояли под портретом, задрав головы. Дети молча жались к ногам родителей.

– Да, это Добрый Джентльмен, – торжественно заявил старик, предположительно тот самый, что умел читать.

– Может, и не он, – начал кто-то, но его голос потонул в утвердительном гуле.

К счастью, они говорили не на своем тарабарском ирландском наречии, а на английском: уже неплохо.

От стола все пока что держались подальше, ходили вокруг, косясь на еду, как пугливые животные.

– Я думала, он нас встретит, – прошептала какая-то женщина. – А тут как в сказке – пир накрыт, а нет никого. Виданное ли дело? Наверняка это какой-то подвох.

– Вот ты дурища, – фыркнул ее спутник. – Да уж ради какого подвоха мы тут нужны! Джентльмен наш просто добряк, вот и все. Помнишь, как он нашим детям игрушек притащил? Может, приболел он сейчас, а слугам велел не показываться, чтобы нас не смущать. Кто-то ведь на стол накрыл, сама подумай! Не духи же! Еда вроде настоящая.

Он первым подошел к столу. С опаской взял сухарь, понюхал, куснул.

– Настоящий! – подтвердил он и тут же схватил второй.

А потом невозмутимо уселся за стол и начал пировать: открыл вино, налил себе, плюхнул на тарелку ложку варенья, отрезал кусок сыра. Я невольно улыбнулся – ел он с завидным аппетитом, приятно посмотреть, когда сам так не можешь. Жизнь, шумная и веселая, ворвалась в мой темный дом, и я был рад. Мне пришло в голову, что в каком-то смысле это сборище – запоздалые поминки. По мне, по моему отцу, по Молли. Похоже, мертвые и правда радуются, когда живые едят и пьют в их честь.

Остальные присоединились к пиру – сначала неохотно, потом все бодрее. Тут в прихожей раздался шум, и появилась группа еще человек из десяти, с ними зашел и возница. Среди них я заметил Флинна в сопровождении все той же девушки. Увидев ее рядом с ним, Молли нахмурилась.

Новоприбывшие немедленно присоединились к остальным и начали сосредоточенно есть, не утруждаясь долгими рассуждениями, – похоже, боялись, что им не достанется. Я сосредоточенно разглядывал всех, как Гамлет, который следил за отчимом во время представления, надеясь, что тот выдаст свою причастность к убийству короля. Если кто-то из них уже бывал в этом доме, если убил здесь человека, он хоть чем-то выдаст свое беспокойство. Но ничего подозрительного я, увы, не заметил, разве что какой-то ребенок дергал кисти на скатерти и одну из них оторвал. Я покосился на Молли. Она следила за Флинном, как коршун, пока тот расслабленно сидел на стуле и ел, как у себя дома. Девушка рядом ухаживала за ним, подавала то и это, но он ее любезности принимал рассеянно, словно думал о чем-то другом.

Ирландцы стремительно все допили и съели (даже салат и коренья), после чего несколько человек повытаскивали из заплечных сумок скрипочки, губную гармошку и волынку.

– Усладим слух достопочтенного хозяина музыкой! – громко заявил возница, посмотрев в потолок. Оказалось, на досуге он играл на флейте. – Он, наверное, в спальне отдыхает. Ему всегда нравились наши песни.

И они начали играть и петь, а дети немедленно пустились в пляс. Все наелись и расслабились, и я решил, что момент для исполнения моего плана – лучше не придумаешь. Я кивнул Молли, что пора начинать, и она тихонько зашептала, прижавшись к щели между дверных створок. Просто намек на голос, чтобы каждый, кто его услышит за топотом и пением, решил, что ему кажется.

Я зорко следил за всеми: кто выдаст себя? Флинн напрягся и даже, кажется, немного побледнел – видимо, он лучше других знал голос Молли. Постепенно услышали и остальные. Старик нахмурил косматые брови, возница поежился. Дети перестали танцевать и сбились вместе, но их я из списка подозреваемых исключил: эти маленькие чумазые дикари способны что-нибудь стащить, но разбить мне голову щипцами для камина и побороть Молли, которая дерется, как боксер-любитель, у них получилось бы вряд ли.

Молли зашептала громче. Получилось отлично – меня ее подвывающий шепот точно напугал бы до смерти, если бы не… ха-ха. «Здесь покоится граф Гленгалл: не терял чувства юмора при жизни, не потерял и после».

– Что же ты наделал, – хрипела Молли, прижавшись к щели между дверных створок. – Убийца, грязный убийца! Подлый грабитель!

Увы, мой расчет на то, что уже на этой стадии кто-то вскочит и завопит: «Это я, я убийца, мне так жаль!» – не оправдался, все просто испуганно вертели головами. Пора было переходить к более решительным действиям.

С музыкой я был знаком не близко, но достаточно, чтобы танцевать на балах, попадая в ритм. Поэтому я взял две вилки, которые загодя положил на полку, встал на цыпочки, стараясь не кряхтеть от усилий, и сыграл на отопительной трубе несколько нот из песни про скупого муженька: «Файонн помер, после ожил, спать спокойно он не может».

Ух ты! Выяснилось, что трубы – великолепное изобретение с точки зрения не только отопления, но и звука. Такие трубы начинаются от камина и расходятся по комнатам, доставляя в них горячий воздух. В некоторых домах их прячут внутрь стен, но, поскольку наш дом был знаменит тем, что в нем вечно кому-то смертельно не везло, лишние поводы для несчастных случаев тут старались не создавать. Когда отец в нашем детстве заказал провести эти трубы, он велел проложить их поверх стен и не выше человеческого роста, чтобы любую поломку легко было устранить.

Интерьеры у нас особой красотой не отличались, не то что у Роузов и Ньютаунов, поэтому трубам уже нечего было испортить. И сейчас я поразился тому, как эта система, оказывается, проводит звук. Так вот почему у нас вечно было слышно все, что творится в соседних комнатах!

Заранее я концерт не репетировал («Джон Гленгалл, концерт для трубы с вилками номер один») и сейчас насладился эффектом вместе со всеми. Звук разнесся по обеим комнатам с такой силой, будто звон вилок обрушился с небес.

Музыканты выронили инструменты, дети завопили, у Молли округлились глаза. Триумф! Я для верности еще раз сыграл те же несколько нот («Граф Гленгалл, музыкант-экспериментатор. Страна гордится тобой, Джон, покойся с миром»). Потом приник глазом к дверной щели. В столовой было настоящее светопреставление. Я рассчитывал слегка припугнуть гостей, а не довести до истерики и побега, так что в идею пришлось срочно вносить правки.

Саморазоблачение злодея (или группы злодеев) должно было состояться после невнятного шепота и, самое позднее, после таинственной, еле слышной музыки, но теперь оно оказалось под угрозой, потому что ирландцы в ужасе ломанулись к двери.

Пришлось мне, постанывая от натуги, взобраться на кресло и приблизить лицо к расширению на конце трубы, из которого, собственно, и поступал в комнату горячий воздух. В обычных обстоятельствах ощутить на лице раскаленный печной воздух было бы неприятно, но теперь я даже не чувствовал разницы температуры.