Екатерина Соболь - Опасное наследство [litres]

Ох. Я невольно восхитился. Мы оказались куда более похожи, чем я думал: оба не сдавались без боя и привыкли добиваться своего. Лучшие притворщики – это те, по чьему виду заранее ни за что не скажешь, что они неискренни. Вот и Флинн из таких.

А чтобы разоблачить хорошего лжеца, нужен лжец еще лучше. «Вызов принят, козел», – подумал я, тихо стоя за портьерой.

Флинн еще какое-то время вглядывался в темную гостиную, потом вернулся в столовую, оставив двери распахнутыми. Хитрец! И что нам теперь делать? Не можем же мы выбраться из-за портьеры у всех на глазах! Оставалось следить в щелку между полотнищем ткани и стеной. Обзор из-за этого очень сузился, я видел только дверь, зато голос Флинна слышал отлично.

– Подумайте-ка, кому выгодно очернить меня в ваших глазах? – громко заговорил он. Остальные молчали. – Так называемому Доброму Джентльмену, конечно! С чего вы взяли, что он умер? Небось наблюдает за нами, живой и здоровый, через какую-нибудь дырочку в стене. О, я вам скажу, зачем он все это затеял! Он узнал, что я собираюсь объединить вас всех ради общего дела, и понял, что его власти над нами конец. – Флинн прерывисто вздохнул. Голос у него был просто дивный, созданный, чтобы убеждать. И импровизировал он прекрасно, я против воли был впечатлен: не раскис, а сделал свой ход. – Откроюсь вам: я говорил со всеми вами, с каждым втайне от прочих, и объяснял, что в воровстве у богатых ничего плохого нет. Но больше я скрываться не буду, скажу все прямо! Взгляните на этот дом: у богатых есть все, а мы ютимся в нищете! Англичашки ограбили нашу землю, отобрали ее, а мы должны покорно благодарить?

Идеальная, идеальная стратегия: когда тебя в чем-то обвиняют, обвини кого-то другого. Желательно – того, кого нет в комнате и кто не сможет себя обелить.

– Вы так восхищались этим джентльменом, но гляньте на портрет! О, это мундир британской армии, я его везде узнаю. Вот почему этот человек делал нам подачки! Ну хорошо, что хоть кого-то из этих извергов мучает совесть! Такие, как он, убили обоих моих дедов. Моя семья была богатой и знатной, но война нас разорила, и вот я здесь!

Такого поворота событий я не предусмотрел: не подумал, что, кроме Молли, кто-то разглядит мундир на портрете. Эх, я сам виноват! Тут раздался деревянный стук и звон: судя по всему, Флинн разошелся так, что влез на стол, уронив оттуда винный бокал.

– Все эти ценности залиты кровью наших братьев, и я не буду извиняться за то, что призываю вас всех: грабь богатых подонков! Он не хотел, чтобы мы грабили хозяев, к которым он нас устроил, только потому, что это все его дружки.

Как же ловко он сменил тему! И так убедительно говорил, что я сам невольно заслушался и на секунду почувствовал себя ирландцем, готовым накостылять бессовестным захватчикам. Чтобы сбросить наваждение этого прекрасного голоса, я даже решился выбраться из-за портьеры и скользнуть в угол между распахнутой дверью и стеной, чтобы посмотреть, как идут дела. Картина передо мной предстала следующая: Флинн стоял на столе, дивно красивый в отсветах камина, остальные завороженно слушали его, столпившись вокруг. Ох, какие же они все наивные! Как будто притворщиков никогда не видели. А может, и не видели. Это я учился там, где притворяться кем-то другим так же необходимо, как дышать.

– Признаюсь: я давно мечтал объединить нас всех. Больно было смотреть, с какой радостью мои братья принимают подачки от англичанина. – Последнее слово Флинн произнес так, будто это оскорбление. – Пора с этим покончить, друзья. Только вместе мы выживем в жестоком городе, который не хочет нас видеть. Такие, как ваш джентльмен, нас не понимают и помогают только чтобы снять груз вины за то, что сделали. Нам больше не нужны их объедки, их так называемые благодеяния. Пора сказать свое слово. – Он прошелся по столу, отбросив с пути еще один бокал. – Видите, фальшивый призрак замолчал? Ему нечего сказать, потому что я прав.

Грустно это признавать, но я почувствовал себя побежденным. Я покосился на Молли, которая уже тоже выбралась из укрытия и забилась в угол рядом со мной. Я думал, она смотрит на Флинна с ненавистью – его же выдало лицо, он практически признался, хоть и молча, что убил ее, – но она глядела с тоской, влюбленно и жадно. Я чуть не застонал. Даже ее он убедил, даже она решила, что ошиблась в своих подозрениях.

Я заколебался. Может, оставить все как есть? Пусть помирает влюбленной. Я прищурился. Нет уж. Она хотела правды, так пусть ее получит. На пару минут я потерял уверенность в себе, но тут же вернул ее снова: неужели какой-то нищий окажется умнее меня? Я забрался обратно за портьеру, чтобы меня не увидели из гостиной, прошел за ней до дальнего угла комнаты и уже оттуда скользнул в коридор. Двери из коридора в переполненную столовую были по-прежнему распахнуты, но сюда никто не смотрел, все были слишком увлечены выступлением обаятельного Флинна, которое все еще продолжалось, крутясь вокруг мести британцам. Эх. Я хотел разоблачить преступника, а сам помог ему завоевать всеобщее внимание. Пора это исправить.

Пробравшись вдоль дальней стены коридора, я скользнул в следующую за столовой комнату – библиотеку. Ни одной книги я здесь ни разу не прочел. Шаги у меня были тишайшие, половицы даже не скрипнули, да и ковры глушили любой намек на звук.

– Я вас не подведу, братья! – продолжал Флинн. – Грабьте англичашек без зазрения совести, иначе всю жизнь протрясетесь в нищете, ожидая подачек от богачей, замаливающих грехи юности. Давайте поступать справедливо: отнимем у них то, что они отняли у нас! Мы не рабы, нам не нужны их милости. Так давайте, раз никто не сторожит это место, заберем все себе! У меня страха нет, вы увидите, что не прогадаете: лучшего предводителя, чем я, вам не найти.

Тут раздался грохот: кажется, Флинн подпрыгнул и сбросил портрет со стены. Тот с грохотом свалился на пол, и я вздрогнул – как будто загремели кости моего отца, как будто этот подонок осквернил мой дом. Ну все. Ты доигрался, скотина.

Пробираясь сюда, я не знал точно, что буду делать, ждал вдохновения, – и оно пришло. Нужно напомнить всем этим беднягам, развесившим уши, о том, что гораздо важнее его пустых слов. О том, чего не отменить и не взять назад.

Я втащил свое тело на кресло, выпрямился и сипло пропел в раструб отопительной трубы то, что услышал от Молли, пока мы сюда ехали:

– Юная дева сердце отдаст. Тот, кого любит, ее не предаст. Солнце и ветер хранят их любовь, большую, как небо, живую, как кровь.

В таком исполнении это не особенно изысканное произведение северного фольклора прозвучало мрачно, как похоронный марш. Ирландцы вскрикнули. Флинн, кажется, сумел их убедить, что призрака нет, но вот, звук доносится с новой стороны, притом что никто не слышал шагов. Я подождал, пока звуки стихнут, – даже Флинн, к счастью, заткнулся – и прошептал в трубу еле слышно, будто голос удаляется: