Екатерина Соболь - Опасное наследство [litres]

Развлекая себя этими размышлениями, я кое-как сполз по лестнице на первый этаж.

– Погоди! – взмолился я, но Молли уже дошла до двери.

Она так просто уходила и этим немного разбила мне сердце – ну, если бы мне еще можно было что-то разбить. Мне сразу расхотелось бороться. Я покосился на распахнутые двери столовой. Ирландцы мирно дремали у гаснущего камина, не замечая нашей призрачной дискуссии, и я мимо них доковылял до входной двери.

– Куда ты идешь? – прохрипел я. – Мы же его разоблачили, все как ты хотела!

– Я иду возвращать хозяйке рубины и прочее, – едва шевеля синеватыми губами, проговорила она. – А потом лягу там в саду и помру.

Она медленно обернулась ко мне, и у меня заныло под ложечкой, я прямо почувствовал эту фантомную боль, которой на самом деле чувствовать не мог. Она всегда была такой живой, такой веселой, это меня бесило, но и нравилось тоже, – я это понял только сейчас, когда живость исчезла без следа.

– Да послушай же! Где-то тут этот ваш трилистник Мерлина, и мы найдем его, и… – начал я, но Молли вдруг протянула руку и коснулась своими мертвыми пальцами моего рта, мешая говорить.

– Перестаньте. Признайте уже правду: мы мертвы, и ничего с этим не сделать. Скажите это наконец. Может, вам полегчает.

– Ни за что. Я так просто не сдамся, – прохрипел я из-под ее пальцев.

Она взглянула на меня с жалостью и убрала руку.

– Прощайте, сэр. – Она скривила губы в слабом подобии улыбки. – Покойтесь с миром.

Эти слова хлестнули меня, как пощечина. А она уже распахнула дверь и вышла под мокрый снег, крупными хлопьями летящий из темноты.

Снаружи совсем стемнело; вечер был еще ранний, а на вид – будто глухая зимняя ночь. Я без сил остался стоять в холле. Потом заглянул в гостиную, где спали гости. Меня душили отчаяние и ярость, я уже сам не понимал на кого: на отца, на себя, на Молли, но выместить ее я мог только на ирландцах. Разлеглись в моей столовой, как у себя дома! Это мой особняк, единственное, что мне осталось, но они уже и его заняли! Я умру, а они тут поселятся, и некому будет их выставить. Таким, как они, только палец протяни – всю руку откусят. Ну, побыл я щедрым и великодушным, и что это мне принесло? Ничего! Безграмотные бедняки живы-здоровы, лежат себе дружной компанией, а я… Я…

– А ну убирайтесь! – застонал я, обхватив голову руками. – Проваливайте!

Первой проснулась девочка. Она увидела мою скособоченную фигуру в темноте и заорала так, что переполошила остальных. Те вскочили, тоже увидели меня и взвыли от страха. Похоже, я и правда выглядел как призрак. Как уродливый, жуткий призрак.

– Пошли вон! – промычал я. – Оставьте меня в покое!

Голоса у меня уже совсем не было, я сипел и посвистывал, как ветер в каминной трубе. Кажется, времени у меня оставалось совсем немного.

Никогда еще я не видел, чтобы кто-то скрывался с такой поразительной скоростью. Их всех наверняка взяли бы в команду по бегу с препятствиями, даже старика и детей. Трех секунд не прошло, а они уже подхватили свои сумки с музыкальными инструментами и пулей вылетели на улицу.

«Интересно, куда они пойдут в темноте?» – вяло подумал я и тут же отмахнулся от этих мыслей. Они же ирландцы, им к лишениям не привыкать – разберутся как-нибудь.

Я проплелся ближе к камину и без сил опустился на медвежью шкуру. Успел сказать себе: «Не садись, болван, ты же больше встать не сможешь», но сам себя не послушал.

Камин догорал, стало почти темно, но даже сквозь темноту я видел портрет отца, прислоненный к ближайшей стене. Нарисованные глаза сверлили меня взглядом, и я злорадно подумал: «Пора придумать новую сказку, раз уж ты так любил народное творчество, папа».

Не было никакого трилистника, а просто жил-был человек, который поубивал кучу ирландцев на войне и ограбил их землю. И было у него два сына, которых он терпеть не мог. Один одержим идеей оживлять мертвых, второй – бесполезный бездельник. Дом их был проклят, в нем вечно кто-то умирал, и младший сын тоже однажды лег у камина и умер окончательно, а старшего арестовали за кражу трупов и упекли в лечебницу для душевнобольных до конца жизни. Конец.

«Граф Джон Гленгалл, 1820–1837. Был никем, умер ни за что». Внизу – барельеф с черепом и костями.

Ну вот и все. Надо просто лечь и закрыть глаза. Судя по всему, когда я не шевелюсь, раствор застаивается, и двигаться становится труднее: потому мне и было так плохо после истории старика. Значит, чтобы все это наконец закончилось, надо просто замереть – план Молли не так уж плох. Я тупо посмотрел на свою серую руку, лежащую на колене. Такое уродство никакой волшебный трилистник не спасет.

Я не был мастером поиска тайников даже в лучшие дни, не то что теперь – в темноте, одиночестве и без сил. Да и бесполезно это все.

Всколыхнувшаяся было надежда испарилась без следа. Если бы у отца была такая волшебная штука, он вернул бы маму или себя бы велел вернуть, а в нашем доме, наоборот, все помирали. Если старик не врал и отец правда когда-то украл трилистник, то давно уже его лишился. Может, продал? Я уперся ладонями в пол, собираясь прилечь и уже не вставать.

Мысль о том, чтобы просто сдаться, перестала вызывать отвращение. Интересно, у стариков тоже так? Наверное, в какой-то момент они ложатся и думают: кажется, пора умереть.

И тут мой план пошел прахом. Я услышал, как открылась входная дверь, и похолодел. Осторожные шаги, скрип половиц. Мне хотелось бы поверить, что это Молли вернулась извиниться и броситься мне на шею с предложением провести бок о бок остаток жизни (то есть часов, наверное, пять). Но я сразу понял: это не она. Она ходила так же, как я, легко и бесшумно. Только живые выдают свое присутствие.

Пару секунд я радовался своей проницательности, но шаги приближались, и меня сковал липкий, отвратительный ужас. Что, если меня снова пришли грабить и теперь прикончат второй раз? Одно дело – тихо уснуть у камина, и совсем другое – опять получить отвратительный, варварский удар по голове. Мне захотелось забиться куда-нибудь и переждать, дрожа, как зайчишка. Пусть в этот раз они найдут, что им нужно, и уйдут, не тронув меня. Или можно не прятаться, а просто лежать неподвижно. Некоторые животные так делают: притворяются мертвыми, пока хищник не уйдет, а мне и притворяться не надо, ха-ха.

И тут я вдруг разозлился. Тот, кто убил меня, разгуливает на свободе и явился ко мне второй раз! Нет уж. Больше я никому не позволю так со мной поступить. На волне этой самоуверенной храбрости я смог встать, взял первый попавшийся предмет – это оказался подсвечник на шесть свечей, – угрожающе воздел его над головой, крякнув от тяжести, и гневно захромал в коридор.