Екатерина Соболь - Опасное наследство [litres]

– Ну вот видишь, – прошептал Бен. – Ты никого не убил. Он в порядке, зря ты беспокоился.

Я хотел ответить его же словами, что жизнь – это жизнь мозга, а Гарольд, похоже, ничего не соображает, и, значит, совершенно живым мы его считать не можем, но промолчал. Мне не хотелось думать, что я сделал с кем-то что-то настолько ужасное. Я посмотрел Гарольду вслед: он шел прочь через лужайку. Шагал очень странно: нетвердо, враскачку, будто не мог посмотреть себе под ноги и, вроде меня, не чувствовал поверхность под ногами. Меня передернуло, и я быстро отвернулся. Надо бы попробовать встать, а то вдруг и я хожу так же. Я сполз со стола, стараясь не наступать на осколки, которые были повсюду.

Уж не знаю, как я двигался при жизни, – вроде бы это было легко и приятно, – но в последние сутки еле-еле ползал, и по сравнению с этим мне определенно стало лучше. Ноги передвигались сносно, я даже почти смог выпрямить голову, которая до этого постоянно заваливалась набок. Особенно радовало то, что исчезла сухость во рту и легче стало говорить. В общем, жаловаться не на что: Бен и правда гениальный ученый, и его вера в успех вернула меня. Я вспомнил спокойное чувство приближающегося финала, с которым закрыл глаза, и без сожалений решил о нем забыть.

Восстав в первый раз, я чувствовал себя ужасно, а сейчас мне было хорошо, я был рад видеть и Бена, и Молли, и даже лодочный сарай. Мир был прекрасен, несмотря ни на что. И главное, меня оживил не танамор, а машина Бена, значит, нечего бояться, что я вернулся худшей версией себя.

Только что я готов был принять смерть, но сейчас я также готов был принять и жизнь, пусть и снова неполную. Ведь даже второй шанс обычно никому не дается, а я получил третий, так что буду ценить жизнь, сколько бы она ни продлилась.

Я прошел пару шагов, лавируя между осколками. Неплохо. Молли тоже покинула стол – кряхтя, постанывая и охая, словом, издавая все прекрасные звуки боли, которая показывает человеку, что его тело все еще по эту сторону жизни, хоть и испытывает какие-то затруднения.

– Мистер, у меня сердце бьется! – благоговейно проскрипела Молли. – Хотите пощупать?

Я не успел ответить, а она уже подошла, решительно взяла меня за запястье и приложила к своим ребрам слева. Я охнул. Осязание по-прежнему не вернулось, так что я даже структуру ткани с трудом различал, но ровное, сильное биение сердца отдавалось прямо мне в ладонь, я чувствовал его, как чувствовал бы звук.

– Здорово, правда? – оскалив зубы в улыбке, спросила Молли.

– Волшебно, – подтвердил я и поскорее убрал руку: все-таки непристойно вот так касаться человека другого пола, пусть и столь низкого общественного положения. – Молли, скажи мне со своей обычной откровенностью: как я выгляжу?

Она задумчиво пожевала губами.

– Ну… Смотря с чем сравнить, конечно. А я все равно сердечно рада, что вы хоть вот настолько живой, честно вам скажу.

– Правда? – польщенно усмехнулся я.

– Чистейшая. Ну идемте. Меня от этого сарая уже тошнит.

Бен подобрал три камня со стола. Как только он собрал их в ладони, они стянулись вместе и, мягко стукнув друг о друга, собрались в трилистник. Бен воровато оглянулся, убеждаясь, что никто не смотрит, и убрал его в карман. Но я, конечно, смотрел.

На улице Молли вдохнула свежий воздух с таким вкусом, что завидно было смотреть. Затем несколько раз подпрыгнула. Покружилась вокруг своей оси. Потрогала снег. Изобразила парочку странных движений, которые, видимо, были коленцами из какого-то простонародного танца.

Был вечер, так что полной тишины в городе я не ждал – и все же навострил уши. На нашей улице что-то происходило – что-то необычное. Решетка сада была далеко, но слух остался одним из немногих каналов связи с миром, на которые я не мог пожаловаться, и сейчас он донес до меня крики.

– Наверное, прохожие увидели Гарольда. Он как-то… странно выглядел, – пробормотал я. – По-моему, даже более странно, чем я. Нужно пойти посмотреть.

– Вы идите, а я приберусь в лаборатории, – быстро ответил Бен.

– Бен.

– Ладно, иду.

Когда мы вышли за ворота, на улице было довольно пусто, но те, кто на ней все же оказался, испытывали сильные чувства. Один мужчина бежал по улице, словно за ним гонятся, две женщины, рыдая, выскочили из ворот соседнего особняка, оступились на мостовой и упали, хватаясь друг за друга так крепко, что никак не могли подняться. Я подошел к ним.

– Разрешите помочь, – галантно сказал я, поскольку одеты они были как настоящие дамы.

– Там наша бабушка! – всхлипнула одна из женщин. – Она…

– Умерла? – испугался я.

– Наоборот!

Они смогли подняться без моей помощи и помчались прочь, не выпуская друг друга. Я поднял глаза. Через небольшой аккуратный сад соседнего особняка босиком шагала старушка. Ее походка сразу напомнила мне то, как Гарольд шел через лужайку: неподвижно держа все тело, передвигая ноги, как деревяшки, и глядя не по сторонам, а в какую-то точку вдалеке.

Я сложил в уме походку старушки, безумные вопли женщин и их ответ на мой вопрос – и похолодел.

– Она… Она что, умерла и восстала? – прошептал я, похоже, сообразив это быстрее своих спутников.

– С ума сойти, – выдохнула Молли.

– Это научный прорыв! – с неуместным энтузиазмом сказал Бен.

На нашей улице все затихло, но издалека ветер доносил слабые отголоски криков, едва различимые, словно шепот. Что-то творилось во всем квартале, а возможно, и во всем городе. У меня упало сердце. Я почти не сомневался: причина у криков везде одна и та же.

– Что мы наделали, – пробормотал я. – Бен, твой… Твой эксперимент, похоже, был чересчур успешным.

Бен подавленным не выглядел. Он смотрел на старушку, которая все тем же сомнамбулическим шагом выбралась за ворота и остановилась в нерешительности. Она выглядела ужасно бледной, глаза смотрели сонно, но мы втроем, пожалуй, были единственными людьми на свете, которые при виде нее не испытали желания сбежать. Бен подобрался к ней, как лев к добыче.

– Добрый вечер, – сказал он. – Как бы вы описали свое состояние?

Старушка моргнула, будто изо всех сил пыталась расслышать голос, доносящийся с далекого расстояния. Ничего у нее не получилось, и она пошла дальше, видимо, сама не зная куда. Но за то время, что она стояла, Бен с бесстрашностью ученого ее осмотрел: прижал пальцы к шее, заглянул в глаза и даже в приоткрытый рот.

– Пульс – тридцать ударов в минуту, – сказал он, когда она побрела вдаль. – Прямо как у тебя. Очень интересно! Похоже, то, что вернуло тебя, вернуло и ее. И скорее всего, того ужасного человека. Хм.

Глаза за стеклышками пенсне оживленно заблестели. Бен был немного в ужасе, но больше в восторге. Я осуждающе уставился на него, ожидая раскаяния или хотя бы неловкости, но не на того напал.