Василий Воронков - Совершенный изъян

Пётр поплёлся на кухню.

Горячей воды не было. Он сполоснул яблоко под холодной, и у него заломило пальцы. Откусил – и скривился от кислоты.

Вернулся в гостиную. В трубе Пётр думал, что свалится в кровать, как только приедет, однако теперь ему не хотелось спать. Правда, заняться было нечем – разве что доесть кислое яблоко.

Пётр положил пакет с продуктами на стол – пищевые брикеты не портились, не было нужды хранить их в холодильнике.

Мебель, как и вся техника, перешла ему от предыдущих жильцов. Убранство гостиной составляли обеденный стол на несколько человек, четыре разномастных стула, просиженный диван и голые белые стены, в основаниях которых, по вечерам, скапливалась темнота.

Пётр не знал, кто здесь раньше жил. Вернее, кто умер. Поговаривали, что бюро так и выделяет сотрудникам квартиры – ждёт, пока кто-нибудь не околеет от холода и не освободит жилплощадь.

Жаль, что в центральных районах не торопились на тот свет.

От яблочной кислоты сводило рот. Пётр попробовал вспомнить, когда в последний раз ел яблоко – и не смог.

Он расшторил окно.

Светало. Облака над одинаковыми домами светились оранжевым и багровым, а над ними тянулся чёрный шлейф дыма от ТЭЦ. Снег перестал, но стёкла по краям покрылись инеем, а радиатор под окном не грел. Пётр так и не снял куртку.

Он догрыз яблоко. Нужно было поесть что-нибудь посерьёзнее, одного «хот-дога» ему не хватило. Пётр вслепую, точно лотерейный билетик, выудил из пакета пищевой брикет – попался говяжий, – и пошёл на кухню. Он положил брикет в микроволновку – разогревать было необязательно, но холодный едва получалось разжевать – и присел за узенький столик у окна.

На столике стояла початая бутылка.

Микроволновка звякнула. Пётр вытащил из неё брикет – коричневый, как тот самый «хот-дог» из ночного киоска. Благодаря цвету, брикет и правда походил на кусок запечённого мяса.

Пётр взял вилку и, немного подумав, стакан.

Жевал он машинально, не различая вкуса. Расправился с половиной брикета и плеснул водки в стакан. Осушил одним глотком. Налил ещё. В голове прояснилось. В груди чувствовалось приятное тепло. Теперь Пётр ел медленно, раскатывая каждый кусочек языком по нёбу. Брикет был сочным и сытным.

Стало жарко. Пётр скинул куртку на пол – вставать и идти куда-то уже не было сил. Закурил.

Полбутылки. Почти полная пачка сигарет.

Он вспомнил о чём-то, подцепил с пола куртку и нащупал в кармане кристалл.

Пётр совершенно не понимал, зачем его подобрал. Сломанная карта памяти, не соединённая с синькой, уникальный дизайн, из-за которого кристалл напоминал то ли кусок оплавленного стекла, то ли окаменелую личинку насекомого. Дорогая придурь для дурной молодёжи. Трещина внутри странно уменьшилась в размерах и казалась незначительным изъяном – вроде тех, из-за которых снижают цену драгоценным камням. Пётр несколько раз моргнул, ещё раз всмотрелся в кристалл и бросил его на стол. Тот покатился по клеёнчатой скатерти со стилизованными под иероглифы узорами и ударился о бутылку.

Пётр пыхнул сигаретой. Тяжёлый сизый дым обволок на мгновение треснувший камень. Сердце отпустило, прошла головная боль.

Пётр налил ещё водки.

И вспомнил о мёртвой девушке с шунтом.

Бездомная, у которой шунт в голове стоит больше, чем он зарабатывает за год. Её посмертная агония – словно она пыталась добраться куда-то, сделать что-то, несмотря на собственную смерть.

Пётр повёл плечами от внезапно вернувшегося холода.

Он вдруг подумал, что зря не настоял на вызове группы, пусть бы они и прождали их всю ночь. Вик с электрической палкой. Кровь, брызнувшая из глаз. Чёрная и густая, как патока.

Он допил залпом водку и снова наполнил стакан. Сигарета догорела. Он закурил вторую.

Утренний свет за окном раздражал. За неделю с небольшим в СК Пётр так и не привык спать среди дня. Он встал – покачнулся, но устоял, разведя руками, – включил потолочную лампу и зашторил окно. Можно было притвориться, что день, не успев начаться, промелькнул где-то между вторым и третьим стаканом, и уже наступила ночь.

Тихая мёртвая ночь.

Он поднялся из-за стола, только когда добил бутылку.

Его шатало, и он впечатался в стену плечом, выбираясь из кухни. Кое-как добрался до спальни и, не раздеваясь, свалился в кровать.

Проснулся Пётр, когда сквозь прогалины в шторах уже пробивался плотный полуденный свет. Он весь вспотел. Сердце бешено молотило. Он добрёл до ванной – пробираясь сквозь загустевший, пропитанный запахом говяжьего брикета воздух, – вытащил из аптечки пузырёк, вытряс несколько капель на язык и запил водой из-под крана.

От едкой горечи его чуть не вырвало. Он несколько раз глубоко и медленно вздохнул, чтобы успокоить желудок. Вернулся в кровать, но сна больше не было. Тогда Пётр вышел в гостиную, стараясь двигаться осторожно и медленно, как будто из-за любого резкого движения у него брызнула бы кровь из глаз. Капли должны были скоро подействовать. Он мог посмотреть какой-нибудь фильм или передачу – что угодно, лишь бы немного отвлечься.

Пётр стоял у голой шершавой стены и водил по ней ладонью, точно нащупывал тайную дверь, однако минбан, который обычно спешно отзывался на жесты, никак не включался. Стена оставалась белой и пустой. Сдавшись, Пётр свалился на диван.

Было тихо. Как и всегда.

Пётр прикрыл глаза, и в этот момент с потолка прогремел барабанный бой. Пётр вскочил на ноги, но тут же ослабленно осел на диван. Стена взорвалась красками, замелькали огромные, в человеческий рост, буквы – так быстро, что ничего невозможно было прочесть, – и пошёл обратный отсчёт. Под самым потолком, залезая на стыки стен, пульсировали яркие неровные цифры – резко высвечивались, увеличивались судорожным рывком, сжимались и тонули в цветовом месиве. Отсчёт ускорялся, как биение сердца. Цифры стремительно приближались к нулю. Начиналась какая-то передача или хамский рекламный ролик. Пётр взмахнул рукой, отбросив это раздражающее мелькание в сторону, прочь из комнаты. Звук под потолком оборвался. Изображение на стене на секунду застыло, как на стоп-кадре, а затем потускнело и сгинуло.

Виски́ вновь буравили раскалённые иглы.

Пётр поплёлся в ванную. Он был ещё в уличной одежде – лишь куртка валялась на кухне, брошенная, пока он допивал вчерашнюю бутылку. Рубашка под свитером пропотела насквозь и прилипла к телу. Пётр снял через голову свитер, надеясь, что холод протрезвит его, остудит кровь. Он открыл кран и подставил шею под струю ледяной воды. Затем взглянул на себя в зеркало.

Глаза покраснели и стали мутными, пустыми, как у незрячих, как у мёртвой девушки, которую воскресил свихнувшийся шунт.

Пётр доковылял до кухни. Холод раздирал кожу. Головная боль так и не отпустила. Водки не оставалось. Кристалл, о котором он уже и забыл думать, по-прежнему валялся на столе.