Андрей Бондаренко - Метель

– Это же – губернатор Сезар? – неуверенно спросил Петька.

– Наверное, он. Кто же ещё? – также неуверенно ответил Лаудруп.

«А я вот, например, никак не пойму – причём здесь голова пуделя, а? – неслышно подал свою реплику любопытный внутренний голос.

Справа от Главного на краюшек стула с высокой резной спинкой осторожно присела тоненькая женщина, облачённая в тёмно-синий плащ, капюшон которого был наброшен на голову только наполовину. Очень светлые, чуть волнистые волосы, красивое, тонкое и породистое лицо, огромные, чудные, сине-васильковые глаза…

«До чего же грустные глаза! До чего же – печальные, Боги мои!», – растроганно восхитился сентиментальный внутренний голос и тут же смущённо забормотал: – «Елы-палы, да это же наша Мария Гавриловна…. Надо же, сразу не признал. Долго жить будет!».

А слева от Председателя суда на низенькой скамеечке неуклюже пристроился человек-обрубок: лохматая голова с единственным светло-карим глазом и коротко-обрубленным носом, сгорбленные узкие плечи, тоненькие культи рук – до локтя, впалая грудь, живот, дальше – вместо ног – грубая деревянная доска.

– Это Рауль Домингес, несчастный капитан знаменитого галеона «Эльдорадо», – шепнул Людвиг. – Лет пятнадцать-шестнадцать назад его Чёрная Борода лично пытал и резал на мелкие кусочки, выспрашивая тайные маршруты королевских галеонов, перевозящих золото и серебро, добытое в южно-американских рудниках, в благословенную Испанию…. Потом бедного Рауля Медзоморт-паша подобрал на каком-то крошечном карибском острове, выходил, сюда привёз…

– Начинаем наше судебное заседание! – разнёсся над площадью могучий бас Главного (Пётр так и не был уверен на все сто процентов, что под чёрным бесформенным балахоном скрывается дон Сезар, да и голос был каким-то очень уж густым, чрезмерно торжественным и пафосным). – Уважаемый мастер Чернильная Душа! Как полномочный прокурор вольного и свободного города Сан-Анхелино – огласите обвинения!

На деревянный помост – по короткой лесенке – медленно поднялся высокий и костистый человек в кудрявом рыжем парике (большая редкость для свободолюбивого и безалаберного Сан-Анхелино, особенно учитывая жаркий тропический климат), с несколькими толстыми пергаментными свитками под мышкой.

– Настоящего имени этого англичанина (а, может, шотландца, или, даже, ирландца?) никто точно не знает, – тихонько поведал Лаудруп. – Около двадцати лет он уже живёт в Сан-Анхелино, старательно пишет историю Карибского моря и его многочисленных вечнозелёных островов. Сейчас, естественно, будет излагать обвинения сугубо на русском языке…

– Я, Чернильная Душа, полномочный прокурор вольного и свободного города Сан-Анхелино, – голос говорящего дрожал от нешуточного волнения, – обвиняю этого страшного человека в следующих преступлениях…, – он сделал короткую паузу, разворачивая один из пергаментных свитков (остальные же запихал за широкий обшлаг рукава камзола), и приступил к оглашению перечня…

Чернильная Душа безостановочно, в полной тишине, зачитал – один за другим – все пергаменты, бросая уже прочитанные прямо на помост, себе под ноги. На это у него ушло почти три четверти часа.

Пётр внимательно слушал, ощущая, как его душа покрывается уродливой ледяной коркой, а волосы на голове начинают неприятно шевелиться. Сотни кораблей, безжалостно разграбленных и пущенных на морское дно, многие тысячи убитых и повешенных моряков, зверски изнасилованные женщины, дети, проданные на невольничьи рынки барбаресок, замученные до смерти узники, за которых друзья и родственники не торопились выплатить назначенный выкуп…

«Зверство сплошное, скотство уродливое, мать их всех!», – так и кипел от негодования человеколюбивый и обожающий справедливость внутренний голос. – «А эти мастера художественного слова – из будущих веков – они-то куда смотрели? По их утверждениям, книгам и фильмам получается, что и среди пиратов частенько встречались люди благородные, не чуждые доброте и милосердию…. Ложь голимая, наглая и беспардонная! Не бывает – по определению – благородных флибустьеров!».

После прокурора выступали многочисленные свидетели и свидетельницы. После их показаний Петьку (во сне) даже слегка замутило, более того, нестерпимо захотелось – лично – порубить в домашнюю лапшу пару-тройку матёрых и жестокосердных пиратов. Типа – внести посильную лепту в дело справедливого и неотвратимого возмездия…

Наконец, уже, очевидно, изнывая от подступившей дневной жары, Главный предложил высказаться городскому адвокату. Высокий, седобородый господин – самого благородного вида – величественно поднялся на помост, держа на вытянутых руках обычную кухонную деревянную доску, на который лежал розовый язык («Похоже – говяжий!», – не преминул отметить внутренний голос), пронзённый острым кинжалом. Седобородый господин – под одобрительные и восторженные крики зрителей – важно и многозначительно продемонстрировал всем присутствующим дощечку – с пришпиленным к ней полуфабрикатом.

– Торжественно извещает судей и почтеннейшую публику, что ему нечего сказать в защиту подсудимого, – скучающим и вялым голосом сообщил Людвиг и неожиданно предложил: – Может быть, старина, пойдём отсюда, а? Ничего интересного уже не предвидится. Так, одна сплошная ерунда ерундовая…. А, вот, свободных мест в окрестных кабачках – минут через двадцать-тридцать – уже будет не найти…. Как же, такой красочный и захватывающий спектакль! Полагается хорошенько обмыть-спрыснуть такое дело…. Предлагаю – прямо сейчас – направиться в «Белую ласточку» и занять там самые козырные и удобные места. Губернатор и Ольга – после завершения финальной мизансцены – тоже подойдут туда…

– Высокий Суд удаляется на совещание! – объявил Главный. – Прошу уважаемых горожан не расходиться, через восемь-десять минут будет оглашён окончательный приговор…

– Ладно, пошли! – решил Петька. – Тут, похоже, разберутся и без нас…

Когда до дверей трактирчика оставалось метров пятнадцать-двадцать, его нос уловил какой-то странный и очень неприятный запах, Пётр звонко чихнул и обернулся.

Там, над самым центром города, медленно и плавно, слегка покачиваясь, поднимался столб желто-чёрного, нестерпимо вонючего дыма.

– Жил чернобородый Эдвард Теч – как скотина вонючая! И умер, [23]насмердев напоследок на всю округу! – ёмко резюмировал Людвиг Лаудруп. – Ну, господин Пьер, пошли? Давай-ка – для начала – накатим по стаканчику ямайского рома! Не хочешь? Ладно, винцом побалуемся…

Они сидели за столиком возле открытого окна и, попивая пахучее апельсиновое вино, лениво трепались о всяких разностях.