Геннадий Прашкевич - Пять костров ромбом

За окном сгущались сумерки.

— Я побегу, — сказал Свиркин, — уже поздно.

— Ну что же, — она протянула тонкую холеную руку, — поздно, так поздно… Рада была с вами познакомиться.

Петр легко пожал холодную, чуть влажную руку и поспешно вышел в морозный мартовский вечер.

Поезд на Запад уходил ночью. Роман с пошарпанным портфелем из желтого кожзаменителя прохаживался по огромному, как ангар для аэробусов, залу, разглядывая пассажиров. Билет лежал у него в кармане, до отхода оставалось полчаса, пива в буфете не было, на днях он в очередной раз бросил курить.

— Далеко собрались, гражданин начальник? — услышал он.

Роман обернулся и увидел невысокого щуплого человечка с бляхой на серо-белом фартуке. С минуту Вязьмикин вспоминал, где мог видеть его и, наконец, удивленно пробасил:

— Нудненко?!

Прошлой осенью оперуполномоченный задерживал его по подозрению в убийстве крупного спекулянта джинсами. Нудненко был пьян и оборван, а денег было много, вот и пала тень подозрения, а он просто пропивал заработанное в местах лишения свободы.

Нудненко ткнул заскорузлым пальцем в бляху:

— Работаю вот… Вам спасибо.

— Мне-то за что?

— Так вы же меня тогда задержали, а так бы я все деньги прогулял, или пьяного бы обобрали. Народиш-ко-т, сами знаете, на вокзале какой… Я в спецприемнике пару дней провалялся, очухался. Сперва, само собой, здорово с похмелья маялся, а когда голова заработала, одумался. Теперь не пью. Так, разве что с устатку… Тот раз, как отпустили меня, никак на работу не мог устроиться, сами знаете, как к нашему брату относятся, а жить-то нормально всем хочется. Вернулся в спецприемник, там ваш приятель как раз дежурил, младший лейтенант Краснояров. Так и так, говорю. Он мне вот и помог с работенкой. Вам и ему спасибо.

Роман с высоты своего роста оглядел фигурку носильщика:

— Не тяжело чемоданы таскать?

— Так у меня тележечка, на ней и вожу. Жить можно. Заработок неплохой, да и пассажиры сознательные попадаются. Когда двадцатничек за услугу добавят, когда полтинничек, а когда и рупь. Так что нормально все.

— Рад за тебя, Нудненко, — сказал Роман и взглянул на часы. — Ну мне пора.

— Доброго вам пути, гражданин начальник, — доброжелательно закивал носильщик.

Спускаясь в подземный переход, оперуполномоченный услышал бодрый и неожиданно властный голос Нудненко: “Поберегись!”

Взгромоздившись на верхнюю полку, Вязьмикин, уперев подбородок в кулак, следил за красными, синими, зелеными огоньками светофоров, за проплывающим мимо городом, залитым желтым светом окон и белым маревом уличных фонарей, за мигающими точками габаритных огней автомобилей. Прогрохотав по железнодорожному мосту, часто-часто застучали колеса, набирая ход. Под мерное покачивание вагона Роман незаметно для себя уснул. Изредка состав швыряло на стрелках, большое тело оперуполномоченного вздрагивало, но он продолжал крепко спать. Время в поезде надо было использовать с толком.

— Обсчиталась я, обсчиталась! — на пронзительной ноте выкрикивала полная, рыхлая женщина в засаленном белом халате, надетом поверх зимнего пальто и в сбившейся на бок норковой шапке.

Она сидела, расставив крепкие ноги. Опухшие красные руки с тяжелыми желтыми гайками колец и грязными ногтями патетически взлетали вверх. Обветренное, кирпичного цвета лицо изображало глубокое страдание, но маленькие глазки, глядевшие из-под припухших век, были совершенно спокойны. Видимо, не в первый раз попала она в такую переделку, и раньше все кончалось благополучно. Сейчас она свято верила, что все будет тип-топ.

Я думал иначе. У меня не было оснований верить в благополучный исход нашей беседы для продавщицы. Сигналы об обсчетах граждан, о завышении цен на товары в киоске поступали и раньше, но взять ее с поличным моему другу, оперуполномоченному ОБХСС, капитану милиции Снегиреву никак не удавалось. Сегодня были подключены общественники. Серия контрольных покупок, и… Клековкина сидит передо мной.

Я посмотрел в ее глаза. Она поняла, точнее почувствовала, что я не вижу в них того, что пытается изобразить лицо, и спрятала глаза в смятый носовой платок.

Семен Снегирев сидел у окна и с любопытством разглядывал “кающуюся” грешницу. Он провел маленькую операцию, увенчавшуюся успехом, и должен бы радоваться. Но на его круглом лице уже появилось сочувствие, ему было жалко Клековкину. Вот и всегда так. Теперь он будет долго думать, как же так случилось, что она преступила закон, что толкнуло ее.

Семена я знаю давно. Мы с ним дружим, как говорится, семьями, если меня одного можно считать семьей. У него же семья, как семья: жена Галина, она ворчит на него за то, что он поздно возвращается с работы, думает только о своих делах и мало помогает на даче.

Ворчит, но всегда ждет; и двое мальчишек, которых Семен любит больше всего на свете. Еще один член семьи — старенький, горбатенький “Запорожец”. Он часто ломается, но Снегирев с завидным упорством ремонтирует его, и вновь по утрам гордо выруливает на площадку перед райотделом, вызывая добродушные насмешки сослуживцев. Семен к этому привык и не реагирует. Вообще, в райотделе Снегирева любят. Характер у него, хотя и немного ворчливый, но мягкий и покладистый, внешность тоже располагающая: маленький крепыш с доброй и ласковой улыбкой, высокий лоб с солидными залысинами, мягкие светлые волосы. В свои тридцать шесть лет он считается универсальным специалистом: одинаково успешно “занимается” спекуляцией, хищениями в системе торговли и общественного питания, строительством и многим другим. В нем нет ни грана нахрапистости или резкости. Не понятно, почему его так боятся расхитители всех мастей?

Возгласы продавщицы стихли. Она сообразила, что дело принимает серьезный оборот, и затаилась.

Допрос дался мне не очень легко. Он то и дело прерывался артистичными всхлипываниями и трубным шмыганьем носа, нередка Клековкина переходила в атаку: “А вы пойдите, встаньте на мое место!” Спрашивается, почему ее оттуда, с этого места, метлой не выгонишь? Но я не задавал этого вопроса. Ответ был известен заранее: семеро по лавкам да муж пьяница. Бедные мужья, они и не предполагают, в каком свете выставляют их в подобных ситуациях: и зарплата у них никудышная, и пьют они каждый день, и по дому не помогают, и к детям равнодушны.

Клековкина расписалась в протоколе и, тяжело передвигая ноги, направилась к выходу, у порога обернулась, лицо преобразилось, стало бойким и агрессивным.

— Я на вас жаловаться буду!

— Не забудьте, моя, фамилия — Ильин, — устало отпарировал я.

Семен протянул пачку папирос. Закурили.