Геннадий Прашкевич - Пять костров ромбом

— Сам, но не все, — улыбнулся Хабаров, — вы хотели поговорить о Саше Ершове? — Он погрустнел и еще больше стал похож на икону… Я вам сначала покажу его работу. Это подарок, я им очень дорожу… Сделано в настроении, — художник подошел к холсту в тонкой простой серой раме.

Свинцово-серый, как речная вода глубокой осенью, фон. Багряно-красный телефонный аппарат о оборванным, безвольно свисающим шнуром, из которого, словно обрывки вен и нервов, торчали тонкие разноцветные проволочки, парил в воздухе. На теле аппарата змеились черные трещины, как на лопнувшей от зноя земле.

Глядя на картину, Петр ощутил смутную тревогу и, пытаясь избавиться от давящего чувства, зябко передернул плечами, но картина не отпускала от себя, заставляя переживать отчаяние и безысходность. Словно где-то вдалеке, он услышал голос Хабарова и, встряхнув головой, переспросил:

— Что вы сказали?

— Я спросил, нравится? — улыбнулся художник.

— Не то слово, — как завороженный ответил Свиркин и отступил от холста.

— Мне тоже всегда тревожно делается, когда я смотрю на нее. Часто думаю, что мог чувствовать Саша, когда писал это?

— А мне даже не по себе стало, — признался Петр, отходя от картины.

Хабаров налил чай. Несколько минут пили молча.

— Вас не удивляет мой визит? — спросил оперуполномоченный, отставляя стакан.

Хабаров взглянул сквозь челку:

— Удивляет… Не понимаю, почему спустя столько времени милиция вновь заинтересовалась обстоятельствами Сашиной смерти?

Петр немного подумал и спросил:

— Как вы считаете, это было самоубийство?

— Я много думал… Не уверен, — Хабаров потеребил бородку. — Скорее всего несчастный случай. Саша очень любил жизнь, но… — хозяин мастерской замолчал.

— Вы имеете в виду стихи на стене?

— Нет, нельзя так категорически подходить к творчеству. Стихи стихами, а реальность реальностью… Хотя в то время на Сашу так много всего навалилось…

— Разрыв с женой?

— Не только это, — мгновенно отреагировал художник, — отношения у них в последние годы действительно были сложные, не то, чтобы неприязненные, но довольно-таки прохладные. Они попросту сосуществовали рядом. У каждого свое занятие, свои друзья. Я старался к ним в дом не ходить. Нет, нет, Зинаида никогда не позволяли себе грубостей или резкостей по отношению к друзьям Саши, она просто нас не замечала. Поздоровается и исчезает в своей комнате. Разрыв этот был закономерен, я думал, он произойдет гораздо раньше… Это не могло толкнуть Сашу на самоубийство.

— А что могло?

— Вы знаете, Саша был взрывной человек. Все что-то кипятился: то из-за несправедливого распределения работ в Союзе художников, то ему казалось, что мастерскую дали не тому, кому следовало, то худсовет предвзято отнесся к работам. Он за всех болел, переживал, но, я думаю, во многом был не прав… Вспоминаю один разговор незадолго до его гибели. Саша пришел возбужденный. Кричит: “Надоело все! Хоть топись! Настоящую работу хочу делать, а не эти сказочки рисовать! Халтура все это, а как что путное сделаешь, так и начинается: зрителю это не понятно, зрителю это не нужно… А зрителю и понятно и нужно! Аж с ножом к горлу один хмырь пристает. Я его портрет делал, так теперь покоя нет. Преследует: продай работы, да продай.

Оптом беру, на корню! А сам, змей, цену дает, как будто в галантерейном магазине трех богатырей или трех медведей покупает. Послал его… А он грозит: “пожалеешь… Меценат нашелся!” — Хабаров перевел дух. — Я Сашу стал успокаивать, а он еще больше взвился: “А, может, зрителям это действительно не надо?! Ты посмотри, что в книге отзывов пишут! Студенты мне десять советов накатали, как должно писать и как не должно, что мне рисовать и что не рисовать. Наглецы!” — Хабаров грустно улыбнулся. — Зрители действительно иногда бывают не правы и безаппеляционно вторгаются в мир художника. У Саши как раз выставка в Доме ученых была. И опять же он не до конца был прав. Многим она понравилась, очень тепло отзывались о его работах… Насилу я тогда Ершова успокоил… Слишком близко к сердцу он все принимал. Потом отошел, о планах своих заговорил. Саша задумал серию картин, которую хотел назвать “Люди и ситуации”, но я, честно говоря, не понял до конца его замысел. Очень трудно передать словами тот образ, что рождается в мозгу художника. Его зачастую можно увидеть только в готовой работе и то, если она удалась.

Свиркин старался осмыслить сказанное художником, а когда тот закончил, спросил:

— Скажите, а врагов у Ершова не было?

Хабаров откинул со лба волосы и недоумевающе уставился на него:

— В каком смысле? — художник явно был озадачен. — Даже не знаю, как ответить… Мы цивилизованные люди… Вы допускаете, что Сашу могли убить?

— А вы этого не допускаете?

Хабаров нахмурился:

— Не знаю… Как я могу кого-нибудь обвинять? Враги, конечно, есть у каждого, но я не думаю, что могло дойти до убийства, это как-то противоестественно… Есть у нас один художник, Сорняков Феоктист Иванович. Его уж давненько исключили из нашего Союза, но он продолжает работать… Скандальный тип, пьет безбожно, оскорбляет всех и вся, а с ним почему-то цацкаются, дескать, надо поддержать человека, а то совсем пропадет. А Феоктист этим пользуется. Плюет на всех, хулиганит. Его даже к уголовной ответственности несколько раз привлекать собирались за дебоши. Нашлись доброхоты, выручили его… Так вот, они с Сашей сцепились прямо в Союзе, месяца за три до смерти Ершова. Сашка мимо шел, а Сорняков одной художнице похабные комплименты делал. Та, бедная, не знала куда деваться. Саша и срезал Феоктиста, а тот, как всегда под градусом был и кинулся драться. Сашин холст пнул… Еле разняли… Феоктист, конечно, подонок, но чтобы убить…

— Может быть, ревность? — встрепенулся Свиркин.

Хабарову этот вопрос не понравился.

— Вы, наверное, наслышаны о свободном образе жизни художников?

— Да, нет я не к тому, — смутился Петр, — но жена говорила…

— Не надо принимать это всерьез, — перебил Хабаров, — конечно, Сашка не был монахом, но и не беспутствовал. Была у него женщина. Я затрудняюсь сформулировать их отношения… В общем, вам нужно встретиться с Галей Скубневской, она тоже художница, график, детские книжки иллюстрирует, мастерская у нее в соседнем подъезде. Вы обязательно с ней поговорите, она человек очень хороший, добрая… Так что ревность это не серьезно.

— Спасибо за информацию, — поднялся из кресла Петр, — я прямо сейчас к ней и забегу…

…Скубневской в мастерской не оказалось.

Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть. Я поднял трубку и услышал голос Ивана Ситникова, следователя Заельцовского райотдела милиции: