Геннадий Прашкевич - Пять костров ромбом

— Вы понимаете, всю жизнь я посвятил собирательству. Многие до сих пор смеются, будто именно это и помешало мне создать семью. Наверное, они правы. Но что я моху с собой поделать? Это выше меня! Другие говорят, что я защитил кандидатскую, а потом докторскую только для того, чтобы иметь деньги на приобретение картин. Это, конечно, шутка, но в каждой шутке есть доля правды. У меня много друзей среди коллекционеров, они все уважаемые люди. Белянчикова я тоже считал своим другом. Нет, у меня не укладывается в голове!

Мне пришлось долго доказывать Езовскому, что Белянчиков расхититель социалистической собственности, взяточник, спекулянт, не брезгающий ничем, и в конце концов просто вор; и убеждать его, что терять веру в людей из-за какого-то Белянчикова не имеет смысла.

— Верните этот портрет бедной женщине, — после долгого молчания проговорил Езовский, и по его голосу чувствовалось, что он дорожит картиной и ему жаль расставаться с ней.

— Сколько бы заплатили Белянчикову?

— Это сейчас не имеет значения, — махнул рукой Леонтий Давыдович.

— Для следствия имеет, — сказал я.

— Если это так важно — восемьсот рублей и одна неплохая икона… — он замолчал, потом поднял на меня глаза и спросил. — Скажите, что теперь будет с коллекцией Белянчикова?

— На имущество наложен арест, — ответил я, — статьи Уголовного кодекса, по которым привлекается Игорь Архипович, предусматривают конфискацию. Вероятнее всего, после суда картины будут переданы в Новосибирскую картинную галерею.

— Это правильно. Я свое собрание давно завещал государству. У меня никого нет, а случайным людям нельзя доверять эту красоту, еще попадется такой, как Белянчиков… Кстати, он арестован?

— Пока нет, но санкция прокурора уже получена.

— Что же вы медлите? Он может спрятать свою коллекцию! — горячо воскликнул Езовский.

— Белянчиков в больнице, с инфарктом.

— Это провидение! — потряс сухим пальцем Леонтий Давыдович.

— Закономерный финал карьеры жулика, — уточнил я.

Допросив Езовского, я вернулся в райотдел и, подойдя к окну дежурной части поинтересовался, не было ли звонка из Северобайкальска. Звонка не было.

Выслушав Романа, участковый инспектор Пивкин помрачнел.

— Не ожидал я от Лехи, не ожидал. Он лет восемь, как в наших краях объявился. Живет бирюком, никто к нему не ходит, с собаками только и дружит. Охотник он заядлый, а чтобы художеством увлекался, такого за ним не замечалось. Сохатого, изюбра, медведя завалить — это ему запросто, а вот человека… — Пивкин сдвинул на лоб шапку, — не знаю, не знаю… Но раз у вас факты… — участковый распахнул дверцу УАЗика. — Садитесь… Не боись, Танюха! — он по-отечески похлопал притихшую Феоктистову, годившуюся ему в дочери. — Все нормально будет, у меня на заимке дружинники — надежные ребята, охотники все.

Свиркин и Хабаров устроились на заднем сиденье, а Вязьмикин немного задержался.

— Не беспокойтесь, Татьяна Алексеевна, — мягко пожимая своими ручищами руку Феоктистовой, пробасил он, — мы же не первый день в милиции, всякое было…

Пивкин резко взял с места, машину немного занесло, и, швырнув из-под колес слежавшийся снег, она быстро добежала по накатанной дороге. Роман, неудобно вывернув шею, смотрел на стоявшую у крыльца райотдела Татьяну Алексеевну.

— Э-э-э, — протянул участковый, — кажись, ты готов парень…

Роман кашлянул и ничего не ответил. Машина выскочила на заснеженную трассу. Пивкин снова покосился на Романа.

— Да ты не переживай, девка она правильная, нашенская… Я отца ее давненько знаю, рыбак он, лет сорок омулька ловит. Танюха в строгости воспитана, вольностей не допускает. Университет в Ленинграде окончила, ей предлагали там остаться, науку делать, а она отказалась, домой приехала. И то верно, край-то у нас дивный…

Дорога бежала метрах в десяти от дыбящегося бесформенными прозрачно-голубыми глыбами льда байкальского берега. Красные лучи заходящего солнца причудливо пронизывали льдины, отчего казалось, будто внутри каждой глыбины полыхает костер. Серо-фиолетовые облака низко ползли над озером.

— Да-а, — прогудел Роман, зачарованно глядя на эту игру красок, и повернувшись к художнику, сказал. — Валериан Якимович, великолепие-то какое…

Хабаров молчал, прильнув к стеклу, словно пытаясь навсегда запечатлеть в памяти этот закат.

— А летом у нас совсем красота, — после долгого молчания неожиданно громко сказал Пивкин и, обращаясь к Роману, добавил: — Давай-ка, парень, перебирайся к нам, женим тебя на Танюхе. И товарища своего прихвати, — он кивнул на Свиркина, — у меня дочка на выданьи. — Участковый хохотнул, увидев в зеркало заднего вида растерянное лицо Петра. — Ты не робей, она у меня красавица, вся в меня, — подмигнул он в зеркало.

При всем своем богатом воображении Петр по обветренному, с выгоревшими бровями и курносым носом лицу участкового не мог представить свою суженную. Он по-птичьи крутнул головой, словно воротник рубашки вдруг стал тесен. Пивкин весело рассмеялся и, просигналив, лихо обогнал груженный лесом трактор. Он вел машину, как заправский шофер: ловко удерживал ее на поворотах, осторожно, но не сбавляя скорости, проскакивал мосты через многочисленные речки. Время от времени Пивкин объяснял, мимо каких мест они проезжают и что тут раньше было.

— …Вот наш поселок, к примеру, дыра дырой был, еле концы с концами сводили. Охотничали, рыбу ловили, но чтобы зимой свежий фрукт или овощ, этого не было. Тут БАМ начался. Рядом с нашим совхозом мех-колонна свой поселок поставила. Сразу веселее жить стало. У них такая техника! Теплицы понастроили, котельную, клуб новый отгрохали. Теперь у нас всю зиму овощи, а танцы круглый год. Артисты на гастроли приезжают, даже Зыкина была.

— А вы давно участковым работаете? — для поддержания разговора вставил Свиркин.

— Скоро восемь лет.

— Это как же? — удивился Петр. — Ведь вам лет…

— Пятьдесят три, — подсказал Пивкин. — Я бухгалтером в совхозе был. Мой приятель детства — Михаил шофером у нас работал. Поехали мы с ним за деньгами в райцентр. Обратно едем, только на мосток заскочили, стреляют. Меня сразу выключило, пуля по голове вскользь задела, контузило, а Михаила, — участковый горько вздохнул, — убили. Трое их было, бандюг этих, поймали их вскоре… Выписался я из больницы и пошел к начальнику милиции. Возьми, говорю, на работу. Он ни в какую, дескать, возраст. До самого министра дошел. Взяли. Вот и воюю уже восемь лет со всякой нечистью… — Пивкин надолго замолчал.

Машина остановилась у большого коттеджа.

— Ночевать у меня будете, — тоном, не терпящим возражении, заявил участковый. — А с утра на кордон.