Марк Ходдер - Загадочное дело Джека-Попрыгунчика

Обращайтесь в Колвиновский институт прикладной евгеники,

109, Линкольн-стрит, Кардифф, Уэльс».

Надев свободную индусскую куртку, белые хлопчатобумажные штаны, шафрановый тюрбан и подкрасив и без того смуглую кожу ореховым маслом, сэр Ричард Фрэнсис Бёртон целеустремленно зашагал по берегу канала Лаймхаус-кат. Он шел по улицам Лаймхауса, которые пользовались дурной славой, но ни один из бандитов, заполонивших этот район, не обращал на него внимания.

Бёртон и без грима выглядел довольно грозным, а переодевшись в сикха, с раздвоенной бородой и магнетическим взглядом, имел внешность настолько свирепую, что люди торопливо освобождали ему дорогу, и никто ни разу даже не приблизился к нему.

Прошлой ночью, вернувшись из Баттерси, Бёртон спал спокойнее, чем обычно, и встал только в девять утра. Подкрепившись копченой рыбой и тостами с маслом, он отправился в Скотланд-Ярд и передал детективу Траунсу список членов «Бригады Баттерси».

— Вот это да! — воскликнул инспектор. — Не могу поверить, что они это упустили! Хотя, при тех обстоятельствах это вполне объяснимо. До начала сороковых в Ярде вообще не было отдела детективов, и их сбило с толку то, что нападение на Олсоп произошло рядом с Эппингом. Никто не стал доискиваться, были знакомы отцы девочек или нет. Теперь я обязательно учту данный факт, капитан Бёртон. Я сам отправлюсь в Баттерси сегодня же.

Через час, вернувшись на Монтегю-плейс, Бёртон нашел сообщение от Оскара Уайльда. Через «сеть» уличных мальчишек Оскар условился о встрече с Жуком. Она была назначена на три часа пополудни… в очень странном месте.

По берегам канала Лаймхаус-кат — водного пути, связывавшего нижнее течение реки Ли с Темзой, — располагалось несколько самых крупных городских фабрик, которые ежеминутно выплевывали в воздух черный дым и платили жалкие гроши тысячам рабочих. Многие из этих работяг имели желтую, красную, зеленую или синюю кожу, потому что туда прочно въелась промышленная краска; лица других были изуродованы ожогами и волдырями, полученными за долгие часы пребывания возле печей и топок; у всех были мозолистые руки, тощие дряблые тела и страшные голодные глаза.

Бёртон двигался мимо громадных высоких цехов, пока не дошел до семиэтажного заброшенного здания. Почти без стекол в окнах, с растрескавшейся штукатуркой на стенах, оно молчаливо возвышалось над оживленным каналом; дымовые трубы бездействовали, несколько входов были замурованы кирпичом — одним словом, скорлупа без содержимого.

Бёртон обогнул здание, нырнул в арку, выводившую на Брумфилд-стрит, миновал пустой фасад с закрытыми погрузочными площадками, потом по еще одному крытому проходу вернулся к узкой пристани на берегу канала.

Люди глядели мимо него, озабоченные только своими проблемами. Как всегда в Лаймхаусе.

За пристанью, у стены фабрики, в нише, через которую пролегала ржавая труба, он нашел то, что искал, — железные ступени, встроенные в кирпичную кладку.

Сдвинув на поясницу сумку, висевшую на плече, он начал медленно подниматься, тщательно ощупывая ногой каждую ступеньку, прежде чем встать на нее всем своим весом.

Сегодня утром, вернувшись из Скотланд-Ярда, он получил письмо от Изабель и прочитал: «Ты передумаешь. Мы созданы друг для друга; я знала это с нашей первой встречи, десять лет назад. Я буду ждать. Столько, сколько понадобится».

Какое-то время он сидел, рассеяно гладя шрам у себя на щеке. Потом написал короткий ответ: «Не жди. Живи своей жизнью».

Это было жестоко, но он знал по закону медицины: быстрый и чистый разрез быстрее заживает.

Он поднимался до тех пор, пока не оказался на самой верхней площадке лестницы, перелез через парапет и сел перевести дыхание. На плоской крыше он увидел два длинных стеклянных купола, растрескавшихся и черных от сажи. В центре крыши в воздух тянулись восемь дымовых труб. Ему была нужна третья с восточной стороны.

Бёртон осторожно шел по крыше, заваленной обломками, избегая ступать на те места, где она провисла, пока не оказался рядом с ближайшим стеклянным куполом. Потом он начал пробираться вдоль края до нужной дымовой трубы.

Вдоль трубы поднимались железные ступени, ведущие на вершину. Бёртон снова полез вверх — под ним раскинулась широкая панорама Лондона.

Дул холодный ветер, развевая его одежду, но, благодаря терможилету, холодно ему не было.

Наконец он остановился, ухватился за ступеньку и замер, отдыхая.

Он взобрался на середину трубы и, несмотря на грязную проволоку и колонны дыма, увидел великолепный купол собора Святого Павла. Между ним и собором перемещались несколько пятен: это были винтостулья и лебеди — два разных вида воздушного транспорта, обязанные своим изобретением двум крупным фракциям технологистов, а именно инженерам и евгеникам.

Бёртон вздохнул. Практическое применение этих технологий давалось ему с трудом. Что поделать, возраст уже не тот. Если бы он сумел воспользоваться лебедями, как Джон Спик во время второй экспедиции, с ним не случилось бы таких неприятностей.

Он продолжил подъем, мысленно благодаря судьбу за то, что не боится высоты.

Через несколько минут он добрался до самого верха и уселся на трубу верхом, перекинув ноги через края. Ветер подул сильнее, но, зацепившись одной ногой за ступеньку и крепко сжав кирпичную трубу коленями, знаменитый исследователь чувствовал себя в относительной безопасности.

Он заметил, что в темноту дымохода спускается еще одна лестница.

Бёртон подтащил к себе сумку, открыл ее, вынул блокнот и начал что-то читать в нем.

Так он сидел минут десять, четко выделяясь на фоне разорванных облаков и клочков голубого неба, на высоте триста пятьдесят футов над землей, с блокнотом в руке. Суровые морщины человека, привыкшего мыслить, прорезали его благородный лоб, жесткие челюсти были плотно сжаты, одежда развевалась на ветру.

Внезапно из трубы послышался осторожный шорох, заскрипели ступеньки.

Бёртон услышал эти звуки, но никак не отреагировал.

Шипение сажи.

Шарканье сапог по железу.

Несколько мгновений тишины.

Потом тихий свистящий голос:

— Что вы читаете?

Бёртон, не отрывая глаз от блокнота, ответил:

— Это мой перевод «Бехаристана», подражания «Гулистану» Саади, знаменитого персидского поэта. «Бехаристан» написан в стихах и прозе и повествует об этике и образовании; там много притч, афоризмов и правдивых историй.

— И кто автор? — прошипел голос.

— Нуреддин Абдеррахман, Свет Религии, слуга Аллаха. Считается, что он родился в 1414 году в местечке Джам, около Герата, столицы Хорасана, и принял слово «Джами» как тахаллус, или поэтический псевдоним. Согласно общепринятому мнению, он последний из великих персидских писателей.