Расселл Джонс - Выше головы!

Раньше — не так уж и давно — я бы начал искать в её словах (и даже в интонациях) намёки на то, какая кара меня ждёт в случае отказа. Я бы ожидал прямого принуждения — и заранее одобрял его. Сразу бы согласился, потому что так надо . Очень запутанная логика, хотя мне она казалась здравой. Теперь-то я понимал, что Леди Кетаки не будет меня заставлять и наказывать за отказ. Я был абсолютно свободен…

Но я был у неё в долгу, несмотря ни на что. Да, были эксперименты, манипуляции, «игры». Рано было говорить о прощении. Если вообще можно было извинить то, как со мной обращались, пусть даже это было ради моего же блага. Тем не менее, при всех поводах обидеться, невзирая на право «начать жить для себя», я не мог просто так взять — и уйти.

Леди Кетаки «была должна» профессору Хофнеру, и потому вытащила меня на «Тильду-1», презрев возможные проблемы с адаптацией андроида А-класса. Рисковала своим постом, да и всей карьерой, чтобы продолжить дело учителя. И теперь, благодаря её усилиям, можно с уверенностью сказать, что такие, как я и мои братья, могут жить среди людей! Она позволила мне носить обычную одежду и следила за кнопкой, пусть не совсем удачно, но всё же. И она давала мне возможность проявить себя, показать, на что я способен, причём в тех областях, к которым меня готовили.

Теперь настала моя очередь «делать то, что я не был обязан делать». Не столько ради Проф-Хоффа или ребят, оставшихся на «Дхавале», хотя и это нельзя было не учитывать. Важно то, что я чувствовал себя обязанным , и вряд ли это чувство позволит мне безмятежно кувыркаться в постели с Бидди, ходить на простую работу или тренироваться с Зотовым и остальными.

«Последний раз», — сказал я себе. — «А потом — после такого — можно будет расслабиться, и никто меня не упрекнёт, включая меня самого».

Итак, я был должен совершить преступный поступок. Но сначала мне предстояло покинуть когорту «любимчиков Главы», которая вообще-то из одного меня и состояла. Но здесь от меня ничего не требовалось: вела Леди Кетаки.

В который раз обдумав план действий, я присел на скамейку запасных. Матч с командой Северного сектора, доставшейся нам по жребию, только стартовал, но на трибунах было пустовато. Баскетбол конкурировал с мудзюре-болом, на который ушли почти все, кого вообще интересовал активный спорт, а не что-то другое из пяти проходящих одновременно мероприятий летнего фестиваля.

Если по-честному, сам факт того, что баскетбол поставили в одно время с мудзюре, много говорил об отношении к этому виду исторического спорта. Не самое уважительное отношение, если по-честному.

Управлять мячиком в невесомости в сто раз сложнее, чем вот так, на площадке, с корзиной, когда десять потных мужиков бегают друг за другом, как и триста лет назад… Мудзюре-бол проходил за пределами станции и транслировался в специальный зрительный зал — через трёхмерную проекцию. Это был опасный спорт — уверен, ремонтники, регулярно выходящие на поверхность «Тильды», знали об этом лучше, чем кто бы то и было. Но я уже не удивлялся, почему они выбрали старомодный баскетбол, оставив современные развлечения представителям внутренних профессий. Для людей, которые всю смену проводят в скафандре и общаются друг с другом только через связь, прямой физический контакт значил очень много.

Несмотря на непопулярность игры, зрители у нас всё же были: мои знакомые из Восточного сектора, друзья и родственники членов команд и, разумеется, девочки . Как и было предсказано, пришли они ради меня, ну, и ради остальных парней, конечно. Без шуток по этому поводу не обошлось.

— Если бы не ты — вообще была бы одна Бидди! — заявил в раздевалке перед игрой Андрэ (подколки на тему «зачем мы тебя пригласили на самом деле» стали традицией).

— А я думал — будет больше! — хмыкнул Эрик Уистлер. — Где-то ты там у себя недоработал! Недостарался!

Конечно, они шутили. И это ещё было по-доброму!..

Я поискал взглядом Бидди и помахал ей — она в ответ запрыгала на месте. Сидела она, что примечательно, в полном одиночестве. Сама так устроилась? Или к ней никто не стал подсаживаться из-за «ревности»? Впрочем, у неё и раньше не водилось ни близких подруг, ни вообще компании — только друзья брата.

Игра началась весьма удачно: ребята были в ударе, и к концу первого периода мы вели со счётом «18:6». Я всё ещё болтался в резерве. Нам, конечно, повезло с противником: если бы это был Юг, счёт был бы совсем другой!

В середине второго периода разрыв сократился, но ненамного. Я уже был готов к тому, что придётся украшать скамейку запасных до конца матча, наблюдая попеременно за игрой и за Бидди, которая болела за брата. Ничего обидного: главное, что наши выигрывают.

— Иди, тебе надо, — вдруг подтолкнул меня Зотов, который всё ещё катался в медкамилле.

По наступившей тишине (ни болтовни, ни взвизгов) я понял, что дело не в замене атакующего защитника. Поднял взгляд — и увидел Главу Станции, усаживающуюся на крайнее место верхнего ряда, совсем близко к выходу.

Специальной трибуны для представителей Администрации, разумеется, не предусматривалось, но «почётный ряд» имелся — с самым лучшим обзором. Девчонки-болельщицы тут же пересели и начали подавать знаки Леди Кетаки, чтобы она заняла полагающиеся места… Но она отказалась царственным жестом и принялась рассеянно осматривать трибуны, игнорируя площадку.

Глазеть на неё было некогда: на меня нёсся тяжелый форвард северян, явно собираясь сравнять счёт. И следующие пять минут для меня существовал только мяч, свои и противники.

— Чего это она? — выдохнул Франц и едва не упустил передачу.

Места рядом с выходом было пусты. Глава Станции покинула трибуны — я и не заметил, когда. А я только что забил трёхочковый, и вообще, мы вели, и у команды Северого сектора оставалось всё меньше шансов на реванш. Казалось бы, можно остаться, посмотреть, что будет дальше!

— Ты, значит, в опале? — спросил с усмешкой Зотов, когда я вернулся на скамейку запасных.

Цифра, высвечивающаяся на табло, наполняла моё сердце гордостью: была здесь и моя заслуга — так что я лишь пожал плечами:

— Ну, зато у вас — надеюсь, нет!

Он ответил мне добродушным смешком.

Дальше всё пошло, как и ожидалось: мы выиграли у Севера, а в воскресенье продули Югу. Не менее предсказуемой была реакция на поведение камрада Кетаки. Оба фестивальных дня она демонстрировала «охлаждение чувств» и «разочарование», нарочито не здороваясь, когда нам случалось оказаться в одном месте. Слух о том, что я провалил то дело, ради которого меня перевели в Западный сектор, распространился молниеносно, и вечеру второго дня уже перешёл в разряд фактов : я не справился, и Глава Станции очень на меня сердита.