Расселл Джонс - Выше головы!

И вдруг меня как будто что-то ударило: я понял, что у него получилось! Я — это он, и он — это я, и всё хорошо. Он — я — смог перенестись. Случилось невозможное, и он стал мной, точнее, я был им — и стал собой… И теперь я буду жить так, как он всегда мечтал. Теперь я буду жить за двоих, точнее, я буду просто жить полной жизнью.

Неосознанно я потряс головой, пытаясь избавиться от тревожащей картины, которая вставала перед глазами: Родион спит беспробудным сном — безвольный, полностью зависящий от окружающих людей. Хозяева, пришедшие в квартиру второго января, даже подумывают о том, чтобы уничтожить тело, но боятся последствий — и вызывают скорую. И милицию. Прибывший Хёгенминов сообщает о потере документов и заключает: «Переволновался». Родиона — меня — перевозят в больницу, ставят диагноз, до конца не веря, что это не таблетки, не передоз или что-нибудь такое: после Нового Года экспериментаторы и самоубийцы попадаются часто… Дежурные средства не помогают. Для экспериментальных нужно согласие родных, а их никак не могут найти: запрос по месту прописки остаётся без ответа. Родион тихо угасает в палате в окружении таких же безнадёжных больных. Но не подозревает о своём положении, наслаждаясь бесконечной фантазией. Каждая минута — за день, и у него ещё много тех минут! А потом мы кончимся вместе, и там отключат умершее тело, а здесь я просто умру…

— Ты восемь дней провалялся в коме, — сказал доктор и вдруг погладил меня по голове, как кота. — Никто не ожидал… Тебе сделали операцию, удалили предохранитель, и вдруг ты… Рэй, ты помнишь, что было?

— Было голосование, — ответил я, услышал свой голос — и та, другая жизнь, отодвинулась ещё на полшага. — Чтобы удалить… мою кнопку… И все… единогласно… Только сто двенадцать воздержавшихся…

— Правильно, сто двенадцать… Хорошо, помнишь детали, цифры. А людей?.. Зере, перестань уже лить слёзы! Он уже очнулся — сейчас-то что рыдать?

— Я от счастья, — ответила она — и я повернулся в её сторону, осознав, кто рядом со мной.

— Людей тоже помню, — я улыбнулся и ощутил знакомую радость от того, что вижу Зере.

Её не было в моём сне. Или она была, как и другие, только я не сумел узнать её? Ну, уж нет — я не мог её не узнать! Я бы различил её лицо и голос её в любой толпе!.. Даже если там была реальность, а здесь сон, здесь — это значит с ней, что безусловно лучше…

— Можно я тебя обниму? — попросила Зере.

— А что, есть варианты? — и я сам обнял её, а потом посадил к себе на колени, потому что так было удобнее.

— О! Они уже обнимаются! Значит, всё в порядке! — раздалось со стороны двери — и я увидел Главу Станции Ниула Ярхо со счастливой улыбкой на губах.

И, кажется, что-то в глазах блестело, но он быстро вытер лицо предплечьем.

— Рад тебя видеть, — я протянул ему руку, не выпуская Зере из своих объятий.

— Взаимно, — мы обменялись рукопожатиями, и тут я окончательно проснулся.

Морок развеялся, и странный сон, такой пугающе подробный, растаял, словно свежевыпавший снег на горячем коллекторе. Как только можно было принять ту жизнь за реальность?! Кошмар, бред, ад, как его представляли люди прошлого… А настоящая жизнь — вот она, и не может быть других вариантов. Я слишком много думал об истории, пытаясь представить, с чего всё начиналось — и представил на свою голову…

Восемь дней комы — да уж, у меня было время всё навоображать! К счастью, всё кончилось. Да ничего и не было! И быть не могло!

— Я очень, очень, очень рада… — прошептала мне на ухо Зере.

Глава Станции смотрел на меня с улыбкой.

«А что бы с ним было, если бы я не проснулся?» Но представлять себе такие перспективы точно не хотелось. Я проснулся. Можно жить дальше.

— Ты что-то видел? — спросил, нахмурившись, врач. — Должен был что-то видеть — мозг у тебя точно не спал!

— Видел, — ответил я. — Что-то. Уже не важно.

Здесь, на равнинных пустошах в центре материка, у ветра не было серьёзных преград — только покрытые прилипчивым мхом острые обломки ушедшего в землю водораздела да серо-зелёные заросли лишайника, похожего на неряшливую бороду. Но если неудавшиеся горы были делом рук геологов, остальное нельзя было разделить на «искусственные насаждения» и саму жизнь, которая медленно наполняла Тильду. Землеподобную жизнь — и от этого было немного грустно, потому что для своей места уже не оставалось.

Ветер облетал владения и, не сбиваясь, тянул заунывную с присвистом песню. Мне всё время казалось, что, если сосредоточиться, я смогу разобрать слова. Смысл я уже понимал. Не тоска: просто констатация того факта, что пока что здесь нет ничего существенного. Одиночество — почти как в космосе! Но не навсегда. У планеты было будущее. И зная об этом, ветер пользовался последними годами свободы.

Мне, вышедшему из комы всего десять дней назад, это было особенно понятно. Как будто всё было в прошлой жизни: и до невозможности правдоподобный сон, который растаял без следа, и новый-старый статус «почти человека», не особенно впечатливший меня после всех событий. Других — да, для них это много всего значило, и очень кстати пришлась командировка, давшая мне возможность перевести дух и попросту удрать от этих взглядов, преисполненных гордой мыслью «мы это сделали»…

Слушая песню Тильды, я старательно дышал, крепко сжимая в руках снятый шлем. Он был округлый как череп, и я казался себе персонажем какой-то очень старой пьесы. Это было рискованно: вот так открываться! Можно было откинуть лицевой щиток, но хотелось всей головой ощутить окружающий простор, чтобы ветер ворошил мне волосы и холодил шею. Как будто невидимая рука планеты ласково гладила человечка, радуясь прилетевшему в гости… Или навсегда?

— Надевай! — строго велел Р-ДХ2-13405-1. — Время!

Его голос шёл из направленного звукового канала — и звучал несколько грубовато. «Волнуется», — улыбнулся я и послушно нацепил шлем. А мог бы продержаться ещё минуту!

Кисловато-приторный воздух тут же сменился чистым, пропущенным через фильтры и потому совершено безвкусным. Зато безопасным… Не успел я подумать об этом, как оказался невольным слушателем жаркой дискуссии. Общий канал создавал иллюзию прямого разговора, и мои спутники могли спорить, как если бы они были на станции, благо тема была действительно горячей .

Увлеклись они настолько, что я автоматически поднял руку и убавил звук. Можно было попросить их самих сбавить тон, но хотелось послушать.

Фарид готовился вести диспут в классе. Событие то ещё: раньше он игнорировал школу, лишь изредка снисходя до общественных дел. Много случилось всякого… Его-то простили — и вот этого он простить не мог. Поразительно, как учителя смогли пробиться через его иголки и панцирь! «Надо будет потом узнать, кто ему помогал. Ох, и намучились же они!»