Сергей Жилин - Иоанниты

Сожги дом по адресу улица Клуб Мари шестнадцать. Обязательно начни с подвала. Закончить ты должен до полудня. Ровно в двенадцать явись к зданию вокзала на заброшенной станции Алмаз-град.

Когда содержание письма перевели Истериану, он отчего-то обрадовался и громко протянул:

- Так вот для чего масло! А ключ, должно быть, от дома.

Но никто не похвалил полукровку за догадливость, хотя очень вероятно, что на это надеялся. Посуровев, Салли обратилась к Максвеллу с вопросом:

- Вам раньше поручали работу поджигателем?

- Нет, это впервые. Для меня это обычное дело, мне часто поручают то, чего я в жизни не делал.

Меня больше заинтересовало само письмо:

- Почерк Монарха? - спросил я, поднося послание ближе к глазам очкарика.

- Да, его почерк не спутаешь, - закивал он, стоило только разглядеть вытянутые ажурные буквы. - Точно писал он.

- Знаешь, что за дом тебе поручили сжечь?

- Кажется, меня отправляли доставить какие-то записи на Клуб Мари... Я не уверен, тот ли это дом. Записи адресовались некоему джентльмену, высокому, он мне показался похож на... учителя что ли...

Мы с Викторией переглянулись - во всей этой истории фигурирует всего один профессор (почти учитель), которому теперь точно не нужен дом. Сколько же у него было потайных убежищ?

Взявшись за ремень, дочь сделала шаг в мою сторону и негромко произнесла:

- Я пойду за своими ребятами, а вы отправляйтесь на Клуб Мари. Если ты, конечно, им доверяешь.

- Это же мои друзья.

- Ладно, тогда встретимся там.

Не посчитав нужным хоть слово бросить остальным, Виктория спешно двинула в сторону Чудо-города. Я долго не сводил с неё взгляда, ощутив в эту секунду до странного сильное чувство одиночества. Почему-то именно без дочери мне в эти секунды так тяжело.

Осторожно тронув меня за плечо, Истериан спросил:

- Куда это она?

- По делам, Истер, - раздражённо ответил я и яростным движением сложил письмо пополам, убрав тут же вместе с ключом во внутренний карман. - Пойдёмте, холодно стоять.

- Как твоя дочь дошла до такого?

Глуховатому вознице раз пять крикнули, чтобы ехал быстрее, но тот и не подумал дать лошади кнута. Стоит добавить, что мы движемся медленнее, чем я скачу на одной ноге. Наконец мы бросили попытки подогнать экипаж, а ковыляние подтолкнуло к разговорам. Салли всё не даст покоя жизнедеятельность Виктории.

- Ты ещё скажи "докатилась".

- Могла бы. Август, я не собираюсь её или тебя поучать, но заниматься преступностью ненормально. Я просто спрашиваю, почему именно так сложилось у неё.

Как бы Салли ни юлила, но слова её звучат оскорбительно. Я, как и положено отцу, с ожидаемым рефлексом обиделся за дочь и за себя. Поэтому взялся выгораживать её:

- Она увидела в этом смысл.

- Это отговорки, в криминале нет никакого смысла!

- Ты хотя бы дослушай. Её банда грабит тех, у кого денег немерено...

- И в этом, на твой взгляд, много смысла? - прервала меня взрывом пронзительных возгласов девушка. - Кто-то трудился поколениями и накопил большие суммы, а эти бандиты палец о палец в жизни не ударили, отняли часть и считают это справедливостью! Безумно справедливо, не поспоришь.

- Но там, где много денег, скорее всего не всё чисто, - неожиданно встал на мою сторону Истер. - Большинство богатеев зарабатывает нечестным трудом.

- Это очень наивное предположение, - просто-таки ощетинилась Салли. - Всегда, когда тебя хоть в чём-то обходят, хочется обозвать это нечестным. Я знаю про казнокрадов и мошенников, но мир не из них одних состоит.

- Скажи это Чудо-городу, - буркнул я и отвернулся к окну.

Вопреки ожиданиям, фраза не произвела эффект - Салли нашлось, что ответить:

- Район бедноты? Я эти районы знаю: улицы бездельников, пьяниц и наркоманов. Преступники, обирающие друг друга, ни на что негодные мужланы, клянущие судьбу и десять человек, которым действительно не повезло. И твоей дочери нравится ровнять себя с этими людьми? Я её совсем не знаю, но она производит впечатление человека, у которого может быть будущее гораздо лучше.

- Вот теперь ты её поддерживаешь? - огрызнулся я, так и не оторвав взгляда от унылых видов за окном.

- Август, я ни секунды не была против неё, - тыкая на себя, повысила голос вспыльчивая шатенка. - Я знаю тебя, я увидела в ней многое от тебя... Истер мне рассказывал, как тебя побросала жизнь, так что теперь я переживаю за Викторию, точнее, за тебя в её лице.

- Кстати, а почему она не знает бриниум? - не самый уместный вопрос задал Истериан.

- А почему ты, чудила, не знаешь мрону? - беззлобно бросила супруга Салли.

Тот опешил, щёки у него стали раздуваться, полные невысказанными отговорками.

- Зато я знаю вестру! Выучил в институте.

- Этот твой институт... не помню, чтобы ты показал хоть какие-нибудь ещё знания из своего института.

- Я знаю химию. Не виноват же я, что мир устроен так, что не надо на каждом шагу смешивать кислоты и диссоциировать молекулы!

- Что хоть такое диссоциация?

- Это вот... когда... ну, расщепляется всё...

Салли засмеялась, сражённая стыдом за Истера и его сбивчивой неуклюжести. А он ещё и смотрит на неё до нелепого серьёзно, словно только что воспроизвёл точную формулировку из словаря и не понимает, что в ней такого смешного. Салли хохотала долго.

Надо сказать спасибо длинноволосому полукровке: его глупая выходка позволила отвлечься от разговора с Салли, сделать вид, что мы оба о нём забыли. Мне полегчало, но я не собираюсь этого показывать... и не собираюсь верить Салли. Кто-то скажет, что Бог требует верить друг другу, но мне кажется это нелепым. В конце концов, чего этот Бог научил тогда людей лгать?

Через пару дней искренность миссис Шорш станет неважна. Мне уж точно, а Виктории, я полагаю, до неё вовсе нет дела.

Максвелл ещё изображает, что пялится в пол, однако глазки так и бегают. Даже уши шевелятся, как у кота - любитель подслушивать. Не уверен, что он не понимает альбионский.

Клуб Мари - явление необычное и уникальное. Незадолго до начала Каледоно-славинской войны в страны на западе Континента стали стягиваться пёстрые группки иностранцев. Смуглые, чернокожие, узкоглазые... в поисках счастливой жизни прибывали из всех экзотических стран, где жителям повезло чуть меньше. Разумеется, работу и жильё они получили никудышные, но не по меркам их родин.

А затем началась война - самая жестокая война тех времён. Страна затянула пояса, и заметнее всего это сказалось именно на иммигрантах. Кто-то сжал зубы и стал терпеть (большинство), кто-то нашёл способы вернуться домой, а обнаглевшие решили качать права. Озлобленные иностранцы принялись поджигать правительственные учреждения и пускать под откос поезда.

Гостеприимство Каледонии тут же закончилось: наглецов стали вешать и расстреливать, а, войдя во вкус, правительство решило чисто по-расистски согнать всех иммигрантов на принудительные работы. Указание не всеми было понято правильно - лишь самые везучие отправились на каторгу, но многих подвергли геноциду.