Петр Ингвин - Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой [AT, с илл.]

— Зачем?

— Не могу объяснить, чтобы не нарушить закон. Я же ангел. А ангелов слушать…

— …запрещено! — раболепно закончила кладовичка. Отношение сразу изменилось. — Да-да. Могу прямо сейчас, при тебе. Тесьму такую?

— Покрепче.

Через пару минут:

— Так?

— Идеально.

— Алле хвала!

Обратно я шел с повязкой на ноге — другого места для новообретенной вещи не нашлось. Мысль росла отсюда: копьем не владею, мечом — хуже любого воина, даже самого запропащего. Силой тоже обижен ввиду возраста и комплекции. Вывод: если мне не победить в прямой схватке, нужно не дать ей состояться. Не подпустить врага на расстояние удара. Для этого у меня имелась только одна возможность: праща. Осталось найти подходящий камушек.

Свободных от дежурства учениц собрали на кухне. Ужин для нас еще варился, дядя Люсик решил проверить знание молитвы встречи.

— Алле хвала! Я отдаю настоящее и будущее… — потянулось давно знакомое. Гордей цитировал слово в слово, я узнавал каждое.

— …Я стану ему другом и помощником. Я отведу его в крепость. Я отдам жизнь за него не задумываясь…

— Почему нас не отводят в крепость? — подал я голос. — Разве это не нарушение закона?

Папринция перебивание не возмутило. Мне нравилось его отношение к ученикам, как к друзьям, которым нужно помочь — маленьким, беспомощным, бестолковым друзьям. Если возникал вопрос, дядя Люсик предпочитал решать его сразу. Учение не убежит.

— Вас отведут те, кто взял на себя ответственность. Скоро. Потерпите.

— Но закон…

— Вы куда-то торопитесь? — Дядя Люсик потеребил пальцы. — Другим вести вас уже нельзя. Не запрещено, даже наоборот, но… В лучшем случае — обида, в худшем — оскорбление. Такой поступок вступит в противоречие с законом не наносить вреда друг другу. Нарушается равновесие. Что у тебя с ногой?

— Все нормально. Это… типа оберега. Можно еще вопрос? Что такое крепость, и что нас там ждет? — Вспомнилось, что Гордей упоминал некое испытание ангелов. — И в чем состоит испытание?

— Это целых три вопроса, — посмеялся папринций. — Попытаюсь ответить. Крепость — главное место страны, где решается все. Все вертится вокруг крепости — вотчины, надежды, жизни, смерти. Там решится и ваша судьба. Как? Никто не знает. Возможно, неким испытанием. Просто ждите, время придет. Постарайтесь дождаться живыми и здоровыми.

Загремели тарелки и ковши. Белобалахонники внесли пышущие паром горшки, которые заставили судорожно сглотнуть. Непослушная слюна сразу набежала вновь. Папринций понял по глазам учениц, что материальное выигрывает у духовного с разгромным счетом.

— Закончим. — Он поднялся. — После ужина — отбой. День был трудный, надо отдохнуть.

Через открытые проемы девчонки любовались отдыхавшими на траве красавцами-богатырями.

— Жаль, что их нельзя женить, — с непередаваемой горечью заявила Глафира. — Такая мощь пропадает.

Командир желтоплащников вышел с совещания у цариссы, и царберы стали собираться. Донесся обрывок разговора, что отряд перемещают в башню, и что здесь все чисто, угроза миновала, но некоторое время придется патрулировать.

Ученицы проводили их тоскливыми взглядами и разошлись по комнатам. Дойдя до своей, я галантно пропустил маленькую соседочку вперед. Смысла поступка она не поняла, но гордо прошествовала и явно получила удовольствие.

Какая же я сволочь. Ведь не учтивость проявляю, а тупо боюсь войти в пустое помещение первым: вдруг снова какой сюрприз?! И, кстати, нужно что-то придумать на случай нового покушения. Возникла подленькая мысль попросить Зарину поменяться местами. Фу-у, гадость. Если случится худшее — как потом жить с таким грузом? Даже не рассматриваем. Пусть лучше меня, меня есть за что, судя по упорству киллера-неудачника. Мало ли, что мне причина неведома. Суслика тоже не видно, а он есть.

Пока меня спасали ангельское везение и темнота.

Темнота! Фонариков не изобрели, с факелом не сунутся, а во тьме не видно, кто где лежит. И лежит ли. Ничего не видно. Вот же оно, решение.

— Зарина, я подвину лежак ближе к тебе?

Сказал и побелел от ужаса: как обосновать просьбу? Воздух чище? За стеной Аглая с Варварой громко ворочаются? Клопы замучили? Свет луны спать мешает?

Девушка подскочила от счастья:

— Давай помогу! Или лучше мой к тебе?

Отлегло.

— Нет, мой, — сказал я без объяснений, которых и не требовали.

Вдвоем легко перекроили обстановку: сдвинутые лежаки заняли одну половину комнаты, табуреты — другую. Пришло время размещаться.

Солнечноликая соседка медленно снимала обмундирование. С моей точки зрения — непозволительно медленно. Да еще сидя лицом ко мне и ни на секунду не закрывая рот.

— Милослава долго не возвращается. Уже могла бы. Не случилось ли чего?

Я молча раскладывал свою амуницию так, чтоб объявление тревоги не застало врасплох. Старался снимать и класть еще медленнее Зарины.

Она болтала, не рассчитывая на ответ, который ей, собственно, и не требовался. Покончив с оружием и доспехами, принялась стягивать рубаху, меня едва не задевали острые локти.

Мои руки старательно… нет, о-о-че-е-ень ста-ара-а-а-а-ательно размещали на табурете доспехи. Один за другим. Один к одному. В ровную стопочку, где все на своем месте, только хватай по очереди и натягивай: снизу поножи, затем наручи, оплечья, основной тяжеленный доспех и шлем на вершине бронзовой пирамиды. Просто красота получалась, глаз радовался. А сердце надрывалось: сколько Зарина будет копаться?

Сапоги симметрично выросли двумя уголками у подножия рукотворного храма войны и мира. Уголками, а не столбиками — потому что сделаны не из резины и даже не из кирзы. Из кожи домашней выделки. Я накрыл раструбы расправленными для вентиляции портянками, с которыми легко свыкся — даже с их запахом, от которого никуда не деться. В отношении сапог портянки оказались лучше носков. Сплошные плюсы. Один размер на всех. Годится любая подручная ткань. Стирается легко, сохнет быстро, и можно повязать другим концом, если намокло. Жаль, что сапоги полагаются только к полной выкладке в доспехах и при оружии. Я мог бы ходить в них постоянно. Босиком тоже стал привыкать, но это как-то не по-нашему. На улицу — босиком, в столовую, которая кухня, — босиком. И в уборную по общему коридору. Будь моя воля, раздал бы всем тапочки. Да хоть лапти.

Зарина все телилась. Сколько можно?! Я уже не знал, чем занять руки. Оправил на себе рубаху. Меч, любовно подержав в руках, стоймя приладил к табурету. Полюбовался. Снова взял, словно заметил что-то не то. Погладил с невыразимым чувством удовольствия. Пальцы приятно обожгло живым смертельным холодом. Вскоре меч медленно вернулся на место, глаза скосились назад: ну как там?