Гай Хейли - Фарос

Мерик прополз мимо Дорикана, поворачивающего орудие из стороны в сторону. Повелители Ночи на скале гибли. Грохот оружия бил по ушам, пока Мерик не почувствовал, что в ухе что-то оборвалось, и слух ослаб, а звуки боя скрылись под болезненным звоном.

Мерик на животе подполз к позициям второй болтерной команды. Оползень раздавил их, и Мерику пришлось разгребать влажные от крови камни, чтобы добраться до неработающего транспортера. Он нашел его, откатив в сторону один большой булыжник. Кожаные подсумки с магазинами были у самых пальцев. С облегчением улыбнувшись, он потянулся к ним, расстегнул заедающий от песка замок и вытащил полный магазин, охая от его веса.

— Дорикан! Он у меня!

Его радость была недолгой. Мир задрожал от рева. Затем сквозь звон в поврежденных ушах пробились крики, грохот выстрелов вблизи, и тяжелые болтеры замолчали. Он перекатился на спину и столкнулся лицом к лицу со своими кошмарами.

Над ним нависал Повелитель Ночи с еще свистящим прыжковым ранцем. На нем были нарукавники из человеческой кожи, а маска шлема с небольшими крыльями летучей мыши по бокам была выполнена в виде скалящегося черепа.

— Вы только посмотрите, что тут у нас. — От его равнодушного тона Мерику стало страшно до тошноты. — Новая порция кожи для свежевания.

Повелитель Ночи протянул к нему руку в жутком рукаве, схватил за рубашку и поднял на ноги.

На краю приземлились еще три воина с ранцами. Из команды Мерика в живых оставались только семь человек. Они сжимали головы руками, и на их лицах отчетливо читался страх.

— Отведите их к лорду Келлендвару, — приказал монстр своим товарищам.

Повелители Ночи подошли к людям, которые уже открыто плакали от страха, и, не думая о своей силе, принялись хватать их, ломая им руки.

Прыжковые ранцы заработали с хриплым ревом. Космодесантники взмыли в воздух. Мерик болтался в руке похитителя, как младенец в руке гиганта из сказки. В один момент он сильно качнулся, и в плече что-то сломалось. Повелитель Ночи обратил на него взгляд светящихся линз и выпустил.

Мерик тяжело упал на редкую траву. С трудом поднявшись, он обнаружил, что стоит в кольце нависающих над ним гигантов. Один отвесил ему мощную пощечину, выбив несколько зубов и швырнув обратно на землю. Он сплюнул кровь, опять попытался встать, но второй удар сломал ему нос и отправил его в красную тьму забытья.

Он еще не раз будет мечтать о ее возвращении, пока не наступит конец.

Келленкир глубоко погрузил освобожденные от брони руки в грудную клетку освежеванного человека, на форме которого было указано «М. Гиральд». Их апотекарий все силы бросил на то, чтобы человек прожил как можно дольше. И он до сих пор дышал, но хотя на глазах не было век, и закрыть их было невозможно, его взгляд был направлен куда-то вдаль, на не видимые братьям пейзажи. Во взгляде было умиротворение, и это не могло не интриговать Келлендвара. Всего несколько минут назад солдат безудержно кричал.

Это умиротворение последнего мгновения передалась его брату. Келленкир глубоко судорожно вдохнул и вынул руку вместе с раздавленными остатками сердца. Из безгубого рта в последний раз послышалось щелканье зубами, и сотинец умер.

— Келленкир? — позвал Келлендвар. Глаза его брата были закрыты от восторга. — Брат?

Губы Келленкира медленно растянулись в улыбке. — Смерть так сладостна, — сказал он. — Мне кажется, теперь я понимаю это лучше.

Взгляд Келлендвара опустился к мечу из простой стали на боку Келленкира. Он заметил, что не может подолгу смотреть на него. Что-то странное и тревожное было в нем и в том, как он отражал свет.

— Мы теряем время, — поторопил Келлендвар.

— Да-да, — рассеянно протянул Келленкир, уже выбирая следующую жертву.

Он отбросил в сторону тело, больше походившее на кусок мяса. Узнать в нем человека, которому оно раньше принадлежало, было невозможно.

— Видите, что мы делаем с теми, кто отказывается нам помогать! — крикнул Келленкир, поднимая высоко над головой голые, залитые кровью руки. — Скажите нам, куда направились Ультрамарины, и мы будем милосердны.

Он принялся ходить из стороны в сторону перед рядом сотинцев, чавкая ботинками по кровавой грязи. Пятеро оставшихся смертных стояли на коленях у края поляны, превратившейся в пыточную. Повелители Ночи держали болтеры у головы каждого, заставляя смотреть, как пытают и убивают их товарищей. Тем, кто вздумал закрыть глаза, их открыли навсегда, и теперь они даже не мигали, только дорожки крови текли по щекам. Но они не отвечали на вопрос.

Один был готов сломаться. Говениск, как сообщала нашивка с именем. У него дрожала нижняя губа. И, хотя он старался смотреть перед собой, его взгляд время от времени поднимался к лицам стоящих впереди космодесантников, но потом ужас возвращался к нему, и он отводил глаза.

Гиральд, Говениск… Да, конечно, у всех этих ничтожных человечков были имена и жизни, но Келлендвару казалась странной мысль, что они тоже люди и что он был таким же до вознесения. Смертным, слабым и обреченным на гибель от руки более сильного. Он был в долгу перед Императором за силу, но ни за что больше.

При вступлении в легион ему сказали, что нострамская жестокость не была в Галактике чем-то непривычным, но что существовали более спокойные места. Что они, Повелители Ночи, будут следовать примеру Ночного Призрака и держать злодеев в страхе, чтобы невинные могли спать спокойно.

Но злодеев оказалось так много, а невинных так мало. Люди, которые рассказывали им об их благородном долге и критиковали их за плохие поступки, умерли один за другим, а на смену им пришли те самые существа, с которыми следовало бороться. Легион между тем без конца посылали на миры с людьми, отказавшимися от Согласия или сначала включенными в Империум, но позже восставшими. Келлендвар не знал, когда начал сомневаться. Переломного момента не было, просто вопросы накапливались и накапливались. Он потерял счет людям, с которых снял кожу и которых искалечил, прежде чем Имперская Истина перестала казаться истиной. У космодесантников была почти эйдетическая память, но поток крови был так огромен, что невозможно было осознавать масштабы всего, что ему приказывали делать, и оставаться в здравом уме. По отдельности он прекрасно помнил каждое лицо, сорванное с черепа, и каждого младенца, брошенного в огонь. Их ужас, их мольбы, которые он игнорировал в погоне за бесчеловечным высшим благом. Но посчитать их он не мог. Он не мог позволить себе узнать, скольких людей замучил и убил.

Это была самая страшная ложь из всех. Вселенная являлась увеличенной копией Нострамо. Среди звезд надо было выживать точно так же, как на улицах родного мира. Осознав это, он стал едва ли не с ностальгией вспоминать времена, когда они с братом жили одним днем и питались теми, кто был слабее.